|
В следующее мгновение он был потрясен до глубины души, потому что на клочке, оторванном от записной книжки, его тогдашним почерком было выведено то, что он когда-то написал, чтобы забыть потом почти навсегда: «Стихи – словно жизнь: их можно понять, их можно продать, их можно предать, их можно купить, подарить, полюбить, украсть, обругать и забыть, но их невозможно никак объяснить!» Черт побери, растерянно думал, озираясь, Гал. Неужели даже это Им обо мне известно?!. Но растерянность быстро прошла, уступив место чувству невыполненного долга. Отвлекают, сволочи… Надеются на то, что я сам откажусь от своего намерения. Дудки вам! Не выйдет!..
Он вышел из «своей» комнаты и пошел дальше по коридору. Что там вы мне дальше приготовили? – думал он. Валяйте, показывайте следующий пункт вашей дурацкой программы! Следующим «пунктом программы» оказался огромный зал, на галерею которого выводил коридор. Он напоминал зал ожидания какого-нибудь космопорта или железнодорожного вокзала. Между мощными колоннами, уходящими ввысь и там терявшимися из виду, стояли ряды мягких кресел, на которых сидели люди. Они сидели молча, не разговаривая, и в этом было нечто страшное и неестественное. Большинство из людей были в спейс-комбинезонах, но встречались здесь и женщины, и старики, и дети. Время от времени кто-нибудь поднимался со своего кресла и прохаживался между рядами, чтобы размять ноги, а потом снова садился, но уже не на прежнее место, а на первое попавшееся свободное. Тишина в зале стояла такая, что мороз бежал по коже. Несомненно, это был зал ожидания. Только чего ожидали все эти люди? Куда они направлялись, один за другим покидая этот большой, залитый мягким светом, исходящим от настенных бра, зал? В его дальнем конце в стене зиял некий черный проем, куда, словно выполняя слышимую ими одними команду, не торопясь, без суеты и эмоций, устремлялись эти люди. Обратно они уже не возвращались. Гал попытался до рези в глазах рассмотреть хоть одно лицо тех, кто находился там, внизу, но расстояние было слишком большим, и не было под рукой ни бинокля, ни перископических очков… Неприятные ассоциации навевал этот зал и эти люди, терпеливо и молча ожидающие своей очереди, чтобы исчезнуть в черной дыре. И тогда Гал не выдержал. Он запрыгал, заорал что-то во все горло и замахал руками, стараясь привлечь внимание людей, находившихся в зале. Но они его не слышали. Он закричал еще громче, с холодным ужасом осознавая всю тщетность своих попыток, и тогда двери, выходящие на галерею по обе стороны от того места, где он стоял, внезапно распахнулись, и оттуда выскочили смутно темнеющие силуэты в неизвестной ему униформе с Уподобителями в руках. Гал попятился, но двери за спиной не оказалось, и он зажмурился, чтобы не видеть черного луча, который вот-вот полоснет по нему, означая крах его бессмысленной попытки что-то изменить. Но никто не стрелял по нему, и он открыл глаза. Люди в униформе стреляли из Уподобителей, перегнувшись через перила, по тем людям, что были внизу, и те корчились, сбиваемые черными лучами как очередями пулеметов. Вот вы как, значит, подумал Гал и дал очередь из своего Уподобителя сначала влево. Потом вправо. Не целясь. Навскидку. Лишь бы отвлечь стрелявших на себя. И они заметили наконец его и стали наступать с двух сторон, но при этом не стреляли сами. Луч Уподобителя резал их на куски так, будто они были вылеплены из глины, но людям в униформе почему-то не было страшно, они понимающе улыбались и кивали головами, словно подбадривая Гала. Галу стало жутко. Он прекратил стрельбу и прыгнул вниз. Падал он долго-долго, и в самом конце ему опять стало страшно, и он закрыл глаза. Потом падение прекратилось, и он почувствовал, что стоит на чем-то твердом, и осторожно открыл глаза. Он находился на возвышении посреди огромной площади, стиснутой со всех сторон высокими стенами. Он почувствовал под руками деревянную поверхность и понял, что стоит на высокой трибуне. |
