«Я ехал с нею в одном вагоне… Она была, как печаль, светла… И книга в нежной ее ладони казалась голубем без крыла… Но знал я: станция все же будет, где вместе с кем-то сойдет она… Так мир устроен: уходят люди – и дверь закрывается, как стена… Так что ж я медлю? – Стоп-кран в ладони… Но мне инерцию не превозмочь… Живу, как еду: в пустом вагоне… А за окном моим вечно – ночь…» Насчет ночи Гал, впрочем, преувеличивал, жертвуя фактами ради лирического эффекта: солнце за окном экранобуса в тот момент только начинало клониться к горизонту.

Потом Гал опять задремал, а когда очнулся, за окном было действительно темно. Экранобус почему-то уже не мчался, а неподвижно торчал поперек шоссе. Пассажиры, в том числе и Прекрасная Незнакомка, спали в мягких воздушных креслах. По днищу машины скребли чем-то железным, откуда-то снизу доносились неразборчивые мужские голоса.

Видимо, случилась какая-то неполадка и экипаж экранобуса в лице водителя и двух механиков пытался своими силами устранить ее.

Внезапно Гал уловил знакомый запах. Так пахло однажды в кабине его интерсептора, когда замкнуло турбогенератор. Галу тогда пришлось разгерметизировать кабину, чтобы ликвидировать пожар (правда, потом до самой Базы его преследовала предательская мысль: а вдруг латаный-перелатаный спейс-комбинезон не выдержит перепада давления?).

Едва Светов успел отстегнуть ремни безопасности и выбраться из кресла, как откуда-то снизу в салон прорвались языки пламени, и сразу же повалил удушливый черный дым. Видно, экранобусы горели очень редко, потому что автомат огнетушения и не думал срабатывать. Среди проснувшихся пассажиров началась паника. Кое-кто успел выпрыгнуть в люк, находившийся в передней части салона, а остальным дорогу к выходу преградило пламя. Аварийные люки, расположенные сзади и на потолке, открыть оказалось невозможно. Водитель и механики метались снаружи, размахивая руками и что-то крича, но не решаясь предпринять более решительных и разумных действий.

«Только этого мне еще не хватало, черт возьми! – процедил сквозь зубы Гал. – Уцелеть в боях и сгореть в заурядной дорожной аварии!» Он что было сил ударил ногой в окно. Однако стекло было изготовлено в расчете и не на такой удар… Впрочем, другого выхода все равно не было, так что пришлось упрямо и методично бить ногой в это чертово стекло.

Разбить окно Галу удалось с восьмого удара. Потом все стало намного проще – нужно было только подсаживать женщин и детей, помогая им выбраться наружу. Сам Гал выпрыгнул последним, когда задымилась его одежда.

Экранобус благополучно сгорел дотла, и все вокруг погрузилось во тьму. До ближайшего населенного пункта – каковым оказался город Галлахен – было километров пятнадцать, и ни одного средства передвижения поблизости.

Вскоре пассажиры сгоревшего экранобуса, зябко поеживаясь от ночной прохлады, брели по пустынному шоссе в сторону огней на горизонте. Водитель и механики, тяжко вздыхая, остались сторожить остов того, что еще недавно называлось экранобусом.

Тут Гала кто-то легонько тронул за локоть. Это была та самая девушка, которой он посвятил свое стихотворение. Он уже успел забыть про нее в суматохе своей спасательской деятельности, но теперь его сердце опять предательски екнуло.

Девушку звали Инна Снитинская. Она училась в Галлахенской консерватории по классу синтез-гармонии. Ей почему-то срочно понадобилось попасть домой (позднее выяснилось, что эту «срочность» она придумала).

Гал был рад оказать содействие милой Инне. Он вызвал аэр и с комфортом доставил девушку в Галлахен, – правда, этот комфорт влетел ему в копеечку.