Они обнялись. Затем Алексей подхватил саквояж и заспешил к вагону второго класса. Найдя свое место, он обнаружил, что Павел стоит на перроне у его окна и машет рукой. Алексей тоже помахал ему. Раздался звон вокзального колокола. Паровоз свистнул, и поезд начал набирать скорость. Павел, широко улыбаясь, шел около вагона, пока не кончился перрон, потом еще раз помахал на прощание. Алексей, высунувшись из окна, отдал ему честь. «Хороший он парень, — подумал Алексей, — умный, добрый, надежный… только упертый в свой коммунизм.

Ничего, даст бог, еще образумится, когда увидит, во что это выливается. Тогда поговорим еще и, может, вместе многое сделаем».

Странная мысль пронзила его сознание. «Я больше не боюсь, — вдруг понял он. — Мне не страшно, что я в чужом мире, в чужом времени, без родителей, без большинства знакомых. И пропал этот страх в тот момент, когда я поставил себе цель. И я больше не чужой в этом мире. И Пашка больше не боится. Не боится после того, как начал работать в депо. Освоился? Нет, тоже поставил себе цель… И я знаю какую. Неужели мы обречены столкнуться с оружием в руках? Нет, этого не будет, не должно быть. Это неправильно».

Эпизод 3

ПУТИ-ДОРОГИ

— Господа курсанты, мать вашу так-растак, на огневой рубеж шагом ма-а-арш! — проревел мичман Костин.

— Кажется, сегодня Костин особенно крепко набрался, — шепнул Алексею его сосед в строю Павел Набольсин.

Мичман Костин, служивший преподавателем огневой подготовки в Хельсинкском Морском корпусе, не был профессиональным моряком. Чин и должность этот пятидесятипятилетний, обветренный всеми ветрами человек получил всего лишь несколько лет назад благодаря каким-то своим давним связям на флоте. Говорили, что родился он в Старой Русе, в семье не то приказчика, не то попа, и о его похождениях ходили легенды. Говорили, что в шестнадцать лет он сбежал из дома, потом путешествовал где-то в притоках Амазонки и мыл золото на Аляске, участвовал в каких-то невероятных экспедициях в Африке, сражался на англо-бурской войне и еще десятке других войн в самых отдаленных уголках Земли, охотился за преступниками, за голову которых было объявлено вознаграждение, в США и Мексике. Говорили, что когда-то он сколотил огромное состояние в Америке, но потом спустил его в казино Нового Орлеана, и, лишь переболев всеми мыслимыми тропическими болезнями, объехав весь свет и почувствовав, что чертовски устал, он вернулся в Россию, явился к какому-то своему гимназическому однокашнику, занявшему к тому моменту высокий пост в штабе Балтийского флота, и попросил пристроить его.

Правда это или нет, никто из курсантов не знал, но любой, кто пробыл в Хельсинкском Морском корпусе хотя бы неделю, четко понимал две вещи. Никто не в состоянии поглотить столько алкоголя за единицу времени, как мичман Костин, и никто не стреляет лучше мичмана Костина. Мичман был не просто великолепным стрелком, он был богом стрельбы. Из револьверов, автоматических пистолетов и винтовок любых моделей и систем, навскидку, на скорость, на дальность, с двух рук, из любого положения, в любое время и в любой степени опьянения, по мишеням висящим, стоящим, движущимся, летящим он бил без промаха.

Занятиям со стрелковым оружием в Морском корпусе предпочтение не отдавалось. Командование требовало от курсантов скорейшего освоения тех дисциплин, которые должны были пригодиться им в будущей морской службе. Умение обращаться с личным оружием считалось делом десятым. Особо искусной стрельбы от обучающихся никто не ожидал. Костин это знал и не слишком мучил курсантов. Существовало ли вообще что-либо интересующее этого человека, кроме виски и коньяка, было тайной для всех, включая начальство. Впрочем, тир он содержал в образцовом порядке, дисциплину свою преподавал доходчиво и ни с кем не конфликтовал, что всех устраивало.