— Не сомневаюсь, что ты оправдаешь его. Кстати, мне передали, что товарищ Ленин очень высоко оценил твою антивоенную статью для «Правды».

— Спасибо! — Павел затрепетал от восторга. — Что-нибудь еще я могу сделать?

— Конечно, работы куча, — улыбнулся Круг. — Но, как ты понимаешь, одними статьями дело ограничиться не может. Революция — это не только митинги и прокламации. Это еще и подпольная работа, стачки, стычки с жандармами и прочее. Заниматься этим — удел отважных. Мы верим в тебя. Партийная организация Петербурга сейчас более всего нуждается в переброске нелегальной литературы из-за рубежа. После того как фронт протянулся от Балтийского моря до Черного и пересек Кавказ, практически единственным каналом поступления литературы осталась Скандинавия. Мы хотим, чтобы ты перешел из депо в состав одной из паровозных бригад на линии Петербург–Хельсинки и посодействовал в перевозке литературы. Сейчас это не слишком сложно, после того как многие железнодорожники были мобилизованы в армию. Дерзай.

— Выполню любое задание партии, — отчеканил Павел.

— Отлично, — улыбнулся Круг. — Мы верим в тебя. Политически ты хорошо подкован и быстро осваиваешь паше учение. Пришла пора, товарищ, заняться еще вот чем. — Он снова выдвинул ящик стола и взял из него револьвер системы «наган». — Приходи в воскресенье к восьми утра на Витебский вокзал. Поедешь за город с группой дружинников осваивать стрелковое дело. Пришло время браться за оружие, товарищ.

— Скучнейший ты человек, Леха, — бросил Набольсин, ловко вырывая книгу из рук Алексея. — Что здесь у нас? Ага, немецкая грамматика. Слушай, что ты время зря тратишь? С немцами не болтать надо, а из орудий по ним палить.

— Сколько продлится война? — спокойно отозвался Алексей. — Года три. Потом — мир. А там, как ни крути, с немцами придется выстраивать отношения.

— Эк ты хватил! — хохотнул Набольсин. — Три года! Я думаю, к концу лета мы будем в Берлине. Я лишь надеюсь, что успею хоть в финальных операциях поучаствовать. Выпустят-то нас, даже по ускоренной программе, только к маю.

— Поучаствуешь, — поморщился Алексей. Он с трудом сдержался, чтобы не сказать приятелю о том, что у России впереди поражения пятнадцатого года и длительная окопная война. — Помнишь, в июле на Дворцовой площади орали: «Шапками закидаем, мир заключим только в Берлине». А как армию Самсонова разбили, так опомнились, хоть и не все. Противника уважать надо. Посмотри, сейчас январь пятнадцатого. На южном направлении наши войска сидят в Карпатах, а на севере вообще отступили от границы. Нет, друг, это надолго.

— По весне переломим, — скривился Набольсин. — Да я вообще не про то. Ты что, в дипломатический корпус готовишься? Ты будущий морской офицер. Но сейчас время упущено, чего догонять? Другие дела, иные заботы. Твое дело морское. Да что я все о службе? Тебе девятнадцать лет, как и мне. Что у тебя, других занятий нет, кроме как учить немецкий и без устали палить в тире у Костина? В вечеринках наших почти не участвуешь. Посмотри, сколько барышень симпатичных по Хельсинки ходит. А ты?

— А я к службе отечеству готовлюсь, — объяснил Алексей. — Как думаешь, что будет для нас самым важным после войны с немцами?

Набольсин помрачнел:

— Я думаю, эти остолопы опять на Дальний Восток попрутся, Японии мстить. Глаза бы мои этого не видели.

— Что же ты так? — поднял брови Алексей.

— Татищев, — еще больше нахмурился Набольсин, — я потомственный морской офицер.