Я вдруг почувствовала, что атмосфера в маленьком салоне самолета стала чуть-чуть другой. Я закрыла глаза и попыталась на секунду мысленно увидеть примерно тридцать «отличных» рабов, настолько идеальных, что мне будет нелегко сделать свой выбор.

«Ну дайте же мне хоть одного необычного раба, — думала я, — кого-то по-настоящему интересного».

И вдруг я почувствовала, что вот-вот расплачусь. И что-то словно взорвалось у меня в голове. Маленький взрыв, как при замедленной съемке. А затем только обрывки мыслей и фантазий, совсем как отрывки снов на следующее утро. Но что это было? Этого я так и не узнала: уж слишком быстро все произошло.

Образ распластанного человеческого существа, препарированного, но не в прямом смысле этого слова. Существо, лежащее обнаженным для выполнения какого-то изощренного садомазохистского ритуала. И вот ты протягиваешь руку и трогаешь бьющееся человеческое сердце, что само по себе уже чудо, так как, по правде говоря, ты еще ни разу в жизни не видела бьющегося человеческого сердца, и, только дотронувшись до него, понимаешь, что это не миф.

Да, не самое лучшее психическое состояние. И не самая приятная мысль.

Я слышала, как бьется мое сердце. Я чувствую биение сотен и сотен других сердец. И не важно, насколько хороши рабы, не важно, насколько они изысканны: через пару часов все опять будет как было. Может, именно поэтому я так хочу вернуться сюда? Похоже, это именно то, чего мне хочется.

3.

Эллиот. Дорога туда

Мне велели взять с собой любую одежду, которая может понадобиться, когда придет время уезжать. Но откуда мне знать, что может понадобиться, когда придет время уезжать? Я подписал с Клубом контракт на два года и еще не думал о том, когда уеду оттуда. Я думал о том, когда же наконец приеду туда.

Итак, я довольно быстро набил пару чемоданов и надел «одноразовую» одежду, которую мне велели приготовить для путешествия. А еще прихватил дорожную сумку с тем, что может пригодиться в дороге.

И в самый последний момент я запихнул в чемодан смокинг, решив: какого черта, а вдруг когда все закончится, я махну в Монте-Карло и просажу там до последнего цента все, что заработал за два года. Самое лучшее применение этим ста штукам! Я просто хочу сказать, что это даже смешно — получать от них плату. Будь моя воля, я сам им заплатил бы.

А еще я положил в сумку свою новую книгу — сам не знаю зачем. До тех пор пока войны на Ближнем Востоке будут продолжаться, книга моя, похоже, в каких-то магазинах будет продаваться. Фотоальбомы так просто с прилавков не уходят, хотя, может, и нет.

Я подумал, что непременно захочу на нее взглянуть сразу, как покину Клуб, а может, и пролистать прямо на борту самолета. Наверное, это действительно важно — напомнить себе, кем я был до того. Но останутся ли у меня к тому времени основания считать себя хорошим фотографом? Может, через два года я буду считать, что все это макулатура.

Что касается Сальвадора — книги, которую я не успел закончить, да так и оставил, — жаль, конечно, но теперь уже слишком поздно.

Все, что сейчас меня волновало в этом контексте, — необходимость избавиться от жуткого чувства, что я должен был умереть по вине какого-то придурка. Это чувство было своего рода чудом. И с этим чудом в душе я жил, дышал и ходил.

Мой последний вечер был каким-то странным. Ожидание меня утомило и окончательно лишило сил. С тех пор как я подписал контракт, мне ничего не оставалось, как сидеть и ждать, отказываясь от работы для «Тайм», за которую когда-то охотно брался, и сторонясь всех, кого знал. И вот наконец долгожданный звонок.

Все тот же мягкий, интеллигентный голос. Американский «джентльмен» или просто американец, работающий под английское джентльмена, но без британских модуляций, что-то типа того.