Буби Сурандер. Время действовать
Памяти настоящего журналиста Морица Эдстрёма: Пока мир умирает – живи, люби, сопротивляйся, но не застывай.
Среда
1
– Я должна покончить с собой. Голос у нее был молодой и решительный. – Минутку, – сказал я. Снять трубку телефона, который звонил так долго, – первая ошибка газетчика. За большими окнами была черная ночь. Табло сообщало, что в печать пошел третий выпуск. На часах перевалило за полночь. Уже среда. Я прижал ладонь к трубке и огляделся. Вся ночная команда правщиков расположилась на диване и в креслах у стола – играли в карты. Весь угол провонял окурками и выдохшимся пивом. Ночным редактором был в ту ночь Юлле. Он говорил по другому телефону. Он всегда трепался по телефону после третьего выпуска. У него баба была на Кунгсхольмен. – У меня на семерке какая‑то чокнутая, – сказал я ему вполголоса. Юлле кивнул, не слушая. С дивана доносились ликующие крики – кто‑то пошел с козыря. Я повысил голос: – Юлле, черт тебя дери. У меня на проводе какая‑то чокнутая. В редакции есть же специалисты по чокнутым – так называемые журналисты. А я всего лишь фотограф. – Алло, – нетерпеливо произнес женский голос в трубке. Юлле сердито показал рукой на группу, занятую покером. Я скорчил ему в ответ гримасу: ну ясно, чокнутыми займутся не раньше, чем разыграют последнюю сдачу. – Да, слушаю, – сказал я. – Прошу извинить, у нас тут небольшая неразбериха. Ну вот, теперь я пропал, это точно. Чокнутые заводят ночью разговор по телефону самое малое на полчаса. – Я понимаю, – сказала она вежливо. Голос был сдержанный, хотя и чуть резковатый. Выговор правильный, как у образованной. Я молчал, надеясь, что она добавит еще несколько слов и положит трубку. В комнате фотографов включили видик, там уже выдрючивались братья Маркс. – Мне надо с кем‑нибудь обязательно побеседовать. Она говорила с раздражением. Такие всегда чего‑то требуют. Я попробовал помолчать еще. – О... преступлении, – упрямо продолжала она. – О преступлении, которое уже планируется. Я устало помотал головой. Ну вот, пошли признания. – Преступлении, о котором я знаю. Выдала она себя. Вечно они стараются предстать в интересном свете. – Гм, – сказал я. – Тебе бы поговорить с кем‑нибудь из отдела уголовной хроники. Погоди минутку. Я крепко зажал трубку рукой и перевел дух. Отдел уголовной хроники. Да в эту пору вся уголовная полиция спит, а уж отдел уголовной хроники и подавно. – Послушай, – услышал я в трубке решительный голос. – Я понимаю, что по ночам многие звонят – такие, у которых не все дома. По крайней мере трезвая, подумал я. – Бывает, – сказал я. – И мы со всеми разговариваем. Это прозвучало так резко, что я сам передернулся. И услышал в трубке глубокий вздох: – Ну так поговори со мной, черт возьми! Правильно, так мне и надо. – Самоубийство, – сказал я. – Зачем тебе кончать с жизнью? Ты молода, энергии в тебе вроде хоть отбавляй. Наверняка добиваешься всего, чего только пожелаешь. – Ошибаешься, – отозвалась она. – Не знаешь, так не говори. Я, к твоему сведению, сижу в кресле‑каталке. Черт. Я аж перекосился. – А что случилось? – спросил я. – Это к делу не относится, – сказала она нетерпеливо. Но голос снова стал вежливым. – Меня сбросил Сторми. Сторми – это жеребец, американской породы. Он меня сбросил, и жизнь моя кончилась. |
