Он тяжело привалился к дереву; казалось, будто он испытывает физическую боль. Молчание обволакивало его подобно плащу и облачало подобно рыцарскому доспеху. В течение долгого времени Дэмьен не осмеливался нарушить это молчание, но в конце концов он произнес:

– Вам ничуть не меньше, чем мне, известно, что сделка вовсе не обязательно должна оказаться окончательной.

Охотник медленно повернулся к нему. Пряди белых волос, упав ему на чело, выглядели паутиной. С откровенным изумлением он фыркнул:

– Вы призываете меня к покаянию? После всего?

– Вам известно, что покаяться никогда не поздно, – мягко сказал Дэмьен. Сердце у него колотилось бешено, но голос сохранял хладнокровие. – Об этом сказано в ваших собственных трудах.

Какое‑то время Джеральд Таррант простоял в молчании, пристально глядя на священника. И по этому взгляду было ясно: Охотник решил, что Дэмьен сошел с ума, это уж как минимум. Потом, заморгав, хриплым шепотом спросил:

– И вы действительно в это верите?

– Вам известно, что я в это верю.

– А вам известно, что означает для меня покаяние?.. Цена, которую мне придется за него заплатить?

– Я понимаю, что вам придется покончить со всем, к чему вы привыкли чуть ли не за целую тысячу лет. Но все же…

– Это означает смерть, преподобный Райс, только и всего! Мое тело прожило девятьсот лишних лет, так что же, по‑вашему, случится, если я расторгну сделку, благодаря которой длится его существование? Что же, по‑вашему, я как по волшебству перенесусь в дни моей юности и смогу продолжить прямо с того места, на котором остановился? Что‑то я сомневаюсь в этом, священник. Сильно сомневаюсь.

– А разве смерть покажется столь уж невыносимой перспективой, если вам больше не будет угрожать ад?

Охотник покачал головой:

– Почему это он перестанет мне угрожать? Никогда не перестанет!

– Перечитайте ваши собственные труды, – напомнил Дэмьен. – «Сущность Единого Бога состоит в Милосердии, и Слово Его – прощение. И если мужчина или женщина самым искренним образом покаются…»

– Да понимаете ли вы, что означает для меня покаяние? Представляете себе это хотя бы приблизительно? – Теперь в голосе посвященного зазвучал гнев – гнев и отчаяние. – Это означает, что мне придется предстать перед Господом нашим и сказать ему: «Прошу прощения. За все. За все мои злодеяния, в которых я теперь горько раскаиваюсь. Будь это в моих силах, я вернулся бы в прошлое и искупил свою вину с тем, чтобы смерть смогла прийти за мной в надлежащий час. Мне хотелось бы, чтобы я умер в двадцать девять лет, когда передо мной еще не открылась картина грядущего. Мне хотелось бы, чтобы я умер раньше, чем ко мне низошло Видение, раньше, чем человечество обратилось к моим писаниям и истолковало их по‑своему. Мне хотелось бы, чтобы я умер в неведении относительно того, во что превратится этот мир, хотелось бы, чтобы я покинул мир живущих раньше, чем научился разгадывать окружающие меня загадки…» Но этого, преподобный Райс, я сделать не могу. Со всей искренностью – не могу. Я могу произнести соответствующие слова, но не вкладывая в них подлинного смысла. И когда я все‑таки умер бы, моей последней мыслью стала бы мысль о том, чего я не увижу из‑за того, что воззвал к Господнему всепрощению. – Он презрительно хохотнул. – И вы действительно думаете, что это может сработать? Действительно думаете, что подобное упование может спасти меня?

Теперь уже пришлось закрыть глаза самому Дэмьену.