— А если бы паж победил, — смеюсь, — ваш король стал бы королевой? В смысле, паж получил бы корону, да?

Укки совсем смутился, даже покраснел, хотя не в его обычае, еле выговорил:

— Это же сказка…

— Ну-ну, — говорю. — Но ты такой возможности для себя лично не исключал?

Он спрятал нос в ладони, то ли хихикал, то ли всхлипывал. Потом говорит:

— Фог, ну пожалуйста, перестань меня дразнить!

— Нет тебе пощады, — говорю. — Ты же ничего обо мне не знал, зараза мелкая, ты не знал, что люди иначе устроены. Ты же рассчитывал, что я, в принципе, могу стать твоим трофеем, паршивец. И какую же змею я на груди пригрел, люди добрые!

Тут уж никаких сомнений у меня не осталось. Этот гаденыш уткнулся в подушку и пытался не ржать громко. А я, все это уже отлично понимая, почему-то не мог на него всерьез сердиться. А мог только на уровне желания влепить пендаля, чтобы смеяться перестал.

Неважный, кстати, способ успокоить. Укки все равно пробивало на хихиксы. Он смотрел на меня, прикусив себе палец, и по глазам было видно, как ему хочется смеяться.

— У вас на Нги-Унг-Лян все чокнутые, — говорю. — И ты, как все.

Он отсмеялся, наконец, стал серьезным и говорит:

— Ты же знаешь, почему я попросил пощады, Фог. А спрашиваешь.

— Ничего, — говорю, — я не знаю. Ты не отвечаешь прямо.

И у него снова сделался вид "ах, как все очевидно для всех, кроме тебя".

— Хорошо, — говорит. — Только имей в виду, у нас на Нги-Унг-Лян чокнутые говорят такие вещи только один раз. И на повторение не надейся. Для меня достаточно поражения в поединке, — помолчал минуту и выдал. — Я тебе верю, Фог. И могу… тебя любить…

Если ему хотелось, чтобы меня шарахнуло по мозгам, то он вполне достиг.

— Молодец, — говорю. — Лихо. Но я уже думал, не стоит ли нам с тобой забыть об этом поединке, а тебя отвезти домой, на Нги-Унг-Лян. Ну что тебе делать на Мейне? И со мной? Ты сглупил, потому что людей не знал, а я… гм-м… ну какой я тебе победитель? Вернешься в свой мир, будешь считать, что ничего не было, найдешь себе настоящее…

Но тут у Укки такое лицо сделалось, что я заткнулся. Такая мина, будто я его снова ударил, но не под дых, а ножом в спину. Он ни слова не сказал, но я все понял. Он совсем раскрылся, а я его предал. И это был сплошной темный нестерпимый ужас.

— Бли-ин, — говорю, — Укки, прости меня! Я просто идиот, я пошутил по-дурацки, я больше тебя дразнить не буду, честное слово! А ты тоже хорош — ты что, всерьез это принял? Да вот еще, отпущу я тебя, жди.

У него, по виду, камень свалился с души. Он меня за руку взял, прижался щекой и говорит:

— Больше не прикалывай меня так, Фог. А то я уже пожалел, что не умер.

Ну и что мне оставалось? Я влип. Я получил-таки подругу жизни самым диким образом из всех возможных.

Я еще пытался рыпаться. Укки говорил, что обычно все эти "изменения" вообще делаются прямо на месте поединка — у фехтовальщиков крышу сносит — но мне надо было основательно набраться храбрости, чтобы… кромсать своего пилота. Я сопротивлялся.

— Слушай, — говорю, — у ваших инстинкт, генетическая память, а у меня-то нет… Вдруг я тебя искалечу, к чертям? Может, к медикам сходим, раз пошла такая пьянка? Чтобы все стерильно, цивильно и без осложнений, а?

Так ведь этот змей подлый чем ответил!

— А с женщиной своей расы, Фог, — говорит, ехидно, — ты бы тоже после свадьбы к медикам пошел? Чтобы они все сделали по правилам науки?

Разозлил меня.