– Мне показалось, что в сложившихся обстоятельствах это лучший выход, – добавил Ричард. – Сегодня вечером я перевезу свои вещи.

Мейбл знала, что должна как-то выразить свое отношение, но не могла. Она боялась, что если попытается заговорить, то просто сорвется. Но все-таки следовало дать Ричарду понять, что она не против, сделать вид, будто это ее не волнует, будто ее сердце не разрывается на части. Мейбл взяла себя в руки и словно со стороны услышала собственный голос – какой-то чужой, незнакомый, с несвойственными ему металлическими нотками.

– Что ж, в таком случае я готовлю ужин только на себя.

Какая банальность! Мейбл хотелось завизжать, забиться в истерике, но каким-то чудом удалось сдержаться.

Ричард уезжает. Это моя вина и только моя. Если бы я не вела себя как дурочка, если – бы сумела скрыть свои чувства, не показала их так явно… Но сделанного не воротишь. Что толку корить себя? Где моя гордость, самостоятельность, выдержка, наконец?

8

На протяжении следующих двадцати четырех часов Мейбл еще не раз приходилось взывать к своей выдержке. Пока Ричард грузил в машину вещи, она молча наблюдала из окна. Потом он отыскал ее, чтобы сдержанно поблагодарить за все, что для него сделала хозяйка этого дома.

Уже на пороге Ричард вдруг обернулся, и Мейбл на миг показалось, что он собирается заключить ее в объятия, но он сразу же, словно спохватившись, резко развернулся и ушел, не сказав даже «до свидания».

Мейбл дождалась, пока «бентли» скроется из виду, и только после этого предалась своему горю. Нет, она не изливала его в потоках слез. Мейбл страдала молча, но боль, терзавшая ее, была столь невыносимой, что женщина не находила себе места.

Перед отъездом Ричард сообщил ей свой новый адрес – на всякий случай, если ей понадобится с ним связаться. По адресу Мейбл догадалась, что он снял пустой коттедж в небольшом поселке в нескольких милях от ее дома.

Понадобилось три дня, чтобы она более или менее пришла в себя и оказалась в состоянии вернуться к работе. Мейбл принялась за новые эскизы без всякого энтузиазма, но это было все же лучше, чем полдня валяться в постели, не имея ни малейшего желания даже открыть глаза навстречу новому дню, а потом бодрствовать чуть не до первых петухов, потому что эмоциональное напряжение не дает уснуть.

Трудотерапия, вот что мне нужно, решила Мейбл. Следует занять себя каким-нибудь простым понятным делом, каким занимают больных, выздоравливающих после тяжелой болезни. Кажется, я вполне подхожу под такую категорию, правда с одним уточнением: само выздоровление пока кажется несбыточной мечтой, и лучшее, на что я могу рассчитывать, это просто выжить.

Мейбл была даже рада, что Одри не звонила. Вряд ли ей удалось бы скрыть от дочери свое состояние, а расстраивать или беспокоить Одри ей совсем не хотелось.

Через три дня после отъезда Ричарда, как раз в тот вечер, когда Мейбл, выполняя данное самой себе обещание, решила нормально поужинать, поработать над последним заказом и лечь спать вовремя, за окном послышался гул автомобильного мотора.

Мейбл замерла на месте. «Бентли» Ричарда она бы, наверное, узнала по звуку из сотни других машин. Не может быть, он не мог вернуться, пронеслось у нее в голове. Застыв от напряжения, женщина смотрела на дверь черного хода.

Когда за окном кухни промелькнул знакомый силуэт, Мейбл вдруг запаниковала. У нее возникло желание сбежать наверх и сделать вид, будто дома никого нет, но Ричард уже увидел ее в окно, значит, отступать некуда.

Ричард постучался.