Мейбл тогда попыталась возразить:

– Слишком шикарно для меня.

Но едва она это сказала, на лице дочери появилось такое странное выражение, смесь гнева и сострадания, что Мейбл в тот же миг обожгло от стыда за себя, от сознания, что она не принадлежит к числу привлекательных и желанных женщин.

– Когда ты ее наденешь, – строго предупредила Одри, – а ты ее обязательно наденешь, то не забудь, что носить ее нужно на голое тело, чтобы между тканью и кожей – ничего.

Тогда Мейбл была шокирована и возмущенно отвергла предположение дочери, продемонстрировав благородное негодование чопорной леди, которое, несомненно, одобрил бы ее отец. Но сейчас, стоя перед разложенной на кровати соблазнительной вещицей, она решительно пресекла мелькнувшую было трусливую мысль о бюстгальтере и – была не была! – надела комбинацию прямо на голое тело. Прохладный шелк плавно заскользил по коже, напоминая нежное прикосновение рук Ричарда. Прекрати немедленно! – приказала себе Мейбл.

Надев шелковые чулки подходящего цвета, она криво усмехнулась: сколько стараний, а ради чего? Ради того, чтобы произвести впечатление на мужчину, который собирается дать мне от ворот поворот, которому не нужна моя запоздало пробудившаяся чувственность. Казалось, судьба сыграла с Мейбл жестокую шутку, показав женщине, какого счастья она была лишена, но сделала это слишком поздно.

После недолгих колебаний Мейбл выбрала красное трикотажное платье. Она купила его несколько лет назад, но так ни разу и не надела, решив, что оно слишком броское и в ее возрасте носить такое уже не подобает. Платье было вполне скромной длины – до середины икры, с длинными рукавами и неглубоким вырезом, но при всем том каким-то образом производило впечатление, которое Одри определила как «сногсшибательное». Вероятно, из-за длинного ряда крошечных пуговичек от горловины до талии, причем пуговичкам отводилась роль отнюдь не декоративная.

Мейбл не поняла, почему платье показалось Одри таким соблазнительным, и честно призналась в этом дочери. В ответ Одри не смогла сказать ничего вразумительного. «Это все пуговицы, в них есть нечто такое, против чего не устоит ни один нормальный мужчина», – вот и все объяснение.

Застегивая пуговички и вспоминая разговор с дочерью, Мейбл покраснела. До конца ли я честна с собой? Действительно ли окончательно смирилась с фактом, что не представляю интереса для Ричарда? Красивое платье, соблазнительное белье – разве это не еще одна глупая попытка привлечь его внимание, возбудить в нем желание?

Мейбл заколебалась. У нее возникло искушение сорвать с себя все и переодеться во что-то более привычное, непритязательное. Но в эту минуту из кухни донеслось покашливание Ричарда, и вопрос решился сам собой. Выбирать другую одежду и переодеваться уже некогда, по-видимому, Ричарду не терпится поскорее покончить с этим делом раз и навсегда. Но разве можно его винить?

Прежде чем спуститься к гостю, Мейбл достала длинный шерстяной жакет, в меру консервативный и безликий. Надев его поверх платья, она почувствовала себя немного увереннее.

Когда она входила в кухню, Ричард посмотрел на нее долгим взглядом, но ничто в выражении его глаз не давало повода предположить, что его хоть сколько-нибудь интересует ее наряд. У Ричарда был вид человека, обремененного тяжкой ношей, настолько поглощающей все его мысли и чувства, что на что-то еще их просто не хватает.

Они вышли из дома. Ричард был как всегда безупречно вежлив. Он открыл перед женщиной дверцу машины, помог сесть, но Мейбл с удивлением заметила, что любое прикосновение к ней, казалось, стоило ему огромных усилий. Боится он меня, что ли?

Впрочем, удивляться нечему, с горечью сказала себе Мейбл. Ее до сих пор бросало в краску при одном воспоминании о том, с каким бесстыдством она реагировала на его поцелуи.