Но вот наконец в три часа ночи игрокам пошла карта. Настал вожделенный миг, которого неделями ждут любители покера. Весть об этом молнией разнеслась по Тиволи. Зрители затаили дыхание. Говор у стойки и вокруг печки умолк. И все стали подвигаться к карточному столу. Игроки за другими столами поднялись со своих мест и тоже подошли. Соседняя комната опустела, и вскоре человек сто с лишним в глубоком молчании тесно обступили покеристов. Торговаться начали втемную, – ставки росли и росли, а о прикупе никто еще и не думал. Карты сдал Керне. Луи‑француз поставил свою марку в сто долларов. Кэмбл только ответил, но следующий партнер – Элам Харниш – бросил в котел пятьсот долларов, заметив Макдональду, что надо бы больше, да уж ладно, пусть входит в игру по дешевке.

Макдональд еще раз заглянул в свои карты и выложил тысячу. Керне после длительного раздумья ответил. Луи‑француз тоже долго колебался, но все‑таки решил не выходить из игры и добавил девятьсот долларов. Столько же нужно было выложить и Кэмблу, чтобы не выйти из игры, но, к удивлению партнеров, он этим не ограничился, а поставил еще тысячу.

– Ну, наконец‑то дело в гору пошло, – сказал Харниш, ставя тысячу пятьсот долларов и, в свою очередь, добавляя тысячу, – красотка ждет нас за первым перевалом. Смотрите, не лопнули бы постромки!

– Уж я‑то не отстану, – ответил Макдональд и положил в котел на две тысячи своих марок да сверх того добавил тысячу.

Теперь партнеры уже не сомневались, что у всех большая карта на руках. Хотя лица их не выдавали волнения, каждый внутренне подобрался. Все старались держаться естественно, непринужденно, но каждый делал это по‑своему: Хэл Кэмбл подчеркивал присущую ему осторожность; Луи‑француз выказывал живейший интерес к игре; Макдональд по‑прежнему добродушно улыбался всем, хотя улыбка казалась чуть натянутой; Керне был невозмутимо хладнокровен, а Элам Харниш, как всегда, весело смеялся и шутил. Посредине карточного стола беспорядочной грудой лежали марки – в котле уже было одиннадцать тысяч.

– У меня все марки вышли, – пожаловался Керне. – Давайте на запись.

– Очень рад, что ты не сдаешься, – одобрительно заметил Макдональд.

– Погоди, я еще не решил. Тысячу я уже проставил. А теперь как?

– Теперь либо бросай карты, либо ставь три тысячи. А можешь и выше поднять, пожалуйста!

– Нет уж, спасибо! Это у тебя, может, четыре туза на руках, а у меня слабовато. – Керне еще раз заглянул в свои карты. – Вот что я тебе скажу. Мак: я все‑таки попытаю счастья – выложу три тысячи.

Он пометил сумму на клочке бумаги, подписался и положил бумажку на середину стола.

Слово было за Луи‑французом. Все взоры обратились на него.

С минуту он дрожащими пальцами перебирал свои карты, потом сказал:

– Чует мое сердце, что ничего не выйдет. Черт с ним! – и со вздохом отбросил карты в сторону.

Тогда глаза всех присутствующих – свыше сотни пар – впились в Кэмбла.

– Ну, Джек, жалко мне тебя», я только отвечу, – сказал Кэмбл и выложил две тысячи, но ставки не перекрыл.

Теперь все взгляды устремились на Харниша; он нацарапал что‑то на бумажке и пододвинул ее к котлу.

– Имейте в виду, – сказал он. – Здесь не воскресная школа и не благотворительное общество. Я отвечаю и добавляю еще тысячу. Слово за тобой. Мак. Как там твои четыре туза?

– За мной дело не станет, – ответил Макдональд. – Вот вам тысяча и ставлю еще одну. Ну, а ты, Джек? Надеешься на свое счастье?

– Очень даже надеюсь.