Ксения вздрогнула и раскашлялась. Кашель ее напомнил Хейвигу лай собаки, когда был убит его отец. Она сплюнула, и мокрота была окрашена кровью.

— Боже! — закричал Хейвиг. — Выпустите меня! Дайте полечить ее!

— Кто они такие, Джон? — взмолилась она. — Что им нужно? И где твой святой?

— К тому же, — сказал Мендоза, — Пэт Мориарти был моим другом. — И он сильнее сжал руку Хейвигу, едва не сломав ее.

Сквозь боль Хейвиг услышал слова Красицкого:

— Если будешь вести себя разумно, отправишься с нами и не станешь причинять неприятностей, мы оставим ее в мире. Я даже сделаю ей укол. Как я догадываюсь, у тебя в сумке шприц.

— Этого… недостаточно… Пожалуйста…

— Больше она не получит. Говорю тебе, мы и так затратили на тебя много человеко-лет. Не заставляй нас тратить больше и подвергаться дополнительному риску. Хочешь, чтобы мы сломали ей руки?

Хейвиг обвис и заплакал.

Красицкий сдержал свое слово, но укол сделал неловко, и Ксения закричала.

— Все хорошо, все хорошо, дорогая, все в порядке, святые позаботятся о тебе, — крикнул Хейвиг с противоположного конца углубляющейся пропасти. Красицкому он сказал: — Послушай, позволь мне попрощаться с ней. Я все сделаю, только позволь попрощаться с ней.

Красицкий пожал плечами.

— Ладно. Только побыстрей.

Мендоза и второй человек держали Хейвига, когда он склонился к девушке.

— Я люблю тебя, — сказал он, не зная, слышит ли она его в ужасе и лихорадке. Губы его коснулись губ мумии. Не такими он их помнил.

— Ну, хорошо, — сказал Красицкий, — двинулись.

Двигаясь в будущее, Хейвиг перестал замечать людей рядом с собой. Они, как и его собственное тело, сохранили материальность, но для него реальной была только ускользающая комната. Он видел Ксению, оставшуюся в одиночестве, протягивающую руки; видел, как она затихла; видел, как несколько дней спустя кто-то, должно быть, встревожился и взломал дверь дома; видел смятение, опустевшую комнату, а потом незнакомых людей в ней.

Он может сопротивляться, остаться при первой же остановке в нормальном времени. Но есть способы сломить волю любого человека. Лучше не появляться в Убежище искалеченным душой, и телом. Нужно быть готовым к тому, что скажет ему Калеб Уоллис. Нужно сохранить способность к отмщению.

Мысль эта была неясной. Он еще был весь погружен в смерть Ксении. Едва замечал, как перемещаются тени: дом, в котором они жили, сменился другим, большего размера, тот в свою очередь сгорел в пожаре, когда Перу захватили турки, его сменяли здание за зданием, полные лиц, и лиц, и лиц, до последней ослепительной вспышки и затянувшего все радиактивного пепла. Почти не заметил он и остановки в развалинах, перелета через океан и дальнейшего пути в будущее, где его ждал Сахем. Ничего в нем не оставалось, кроме Ксении, которая видела, как он исчезает, и осталась лежать одна, умирающая, неисповедавшаяся.

Лето окутало Убежище жарой и ярким светом, но в башне, где содержали Хейвига, было прохладно и полутемно. Комната голая, если не считать умывальника, туалета, матраца и двух стульев с прямыми спинками. Единственное окно позволяло увидеть сельскую местность. На ней крестьяне работали на своих хозяев. А если некоторое время смотреть туда, на солнце, то на короткий промежуток слепнешь.

Металлический трос длиной в пять футов прикреплен одним концом к кольцу на ноге, другим — к скобе в стене. Этого вполне достаточно. Путешественник во времени уносит с собой все, с чем связан. Например, одежду. Таким образом, Хейвигу пришлось бы уносить с собой всю крепость. Он даже и не пытался.

— Садитесь, садитесь, — пригласил Калеб Уоллис.