— Еще успеешь повеселиться. Куда торопишься? — Внезапно что-то припомнив, Саакадзе привлек голову Автандила и нежно отбросил прядь с его лба. — Ни явное, ни тайное дело от тебя не уйдет.

— Отец, дорогой, ты видел мою сотню? Пошли меня кости размять!

— Кстати, о твоей сотне вспомнил. Подготовь ее, будешь сопровождать меня в Имерети, Самегрело и Гурию. Новые ностевские бурки не забудь раздать молодцам! — крикнул он уже вслед умчавшемуся Автандилу.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Высланные заранее гонцы оповестили светлейшего Дадиани, владетеля княжества Самегрело, о скором прибытии Великого Моурави, царевича Вахтанга, князя Зураба Эристави Арагвского.

Одновременно прискакали гонцы Саакадзе и ко двору имеретинского царя Георгия III, и в замок Гуриели Мамия II, и в Сухуми — к светлейшему Шервашидзе Абхазскому.

Хотя значение Имерети как царства было выше и следовало раньше отправиться в Кутаиси, — да и по пути он ближе, — но Саакадзе, не без умысла, решил посетить сначала Гурию и Самегрело.

Долгое пребывание в Иране отодвинуло от него царства и княжества, расположенные по ту сторону Сурами. Замыслив объединение Грузии, Саакадзе считал необходимым разведать их состояние: воинское, торговое и политическое, нащупать слабые стороны и мечом или убеждением, — или и тем и другим, — осуществить задуманное. Многое он уже знал от лазутчиков, но сейчас, объездив Гурию, несмотря на грозность крепостей Лихаури, Ланчхути, Аскана и пышность, с какой встретили картлийцев гурийские вельможи, не укрылась от него нищета народа, бедствующего от кровавой междоусобицы сиятельных сородичей… Все же Саакадзе предпочел действовать медленно. «Может, даже выгоднее сперва, — думал он, — использовать войска Гурии, Абхазети, Имерети, особенно Самегрело, для отражения иранской опасности. И до встречи с шахом грузинские царства должны быть сильны желанием не только совместно разбить шаха, но и захватить его земли. А потом… потом Грузия будет объединена, даже если бы для этого пришлось уничтожить всех владетелей!»

На ста двадцати ступенях, по которым поднимался Саакадзе, а за ним Автандил, на верхнюю площадку круглой башни Гурианта, стояли гурийцы в красных куртках, туго обхватывающих плечи. За шелковыми поясами торчали дорогие рукоятки кинжалов, лазских ножей и турецких пистолетов. Особым образом повязанные на головах башлыки сверкали позументами. Гурийцы смотрели независимо, даже когда почтительно склоняли клинки.

Каменные плиты покрывал легкий ковер, словно застывшая морская волна. Саакадзе остановился между зубцами башни и не спускал глаз с длинной синей дороги, уходящей в беспредельную даль. Там, за поросшими густой растительностью горами Гурии, крылатыми парусами шумело море. Караваны кораблей, подгоняемые ветром, возвращались в Грузию с грузом золота и оружия. Но рубежи Имерети и Самегрело пересекали этот простор, золото и оружие скапливались в хранилищах Гуриели…

Саакадзе не пришлось самому напоминать о дружбе. Едва опустились они на скамью, Гуриели обрушился с упреками на владетеля Самегрело, отнявшего жену у родного дяди, своего воспитателя. Но не одним этим подвигом знаменит Леван Дадиани. Он не постеснялся отрезать нос у первой жены, княгини абхазской. И теперь готов выколоть глаза любому человеку по малейшему подозрению — будь то тавади или родной брат.

На осторожное замечание Саакадзе, что буйство Левана можно объяснить заговором на его жизнь и корону, Гуриели еще больше вспылил и так взмахнул рукой, словно собирался снести виднеющееся вдали Кобулети.