– Ладно.

– Считай до пятидесяти, – наказал Дарро.

– Пятьдесят шагов, принято, – согласилась Алис.

Брало сомнение, воспользуется ли сестра этим советом. Если да, то лишним он не окажется. В один прекрасный день может даже спасет от смерти. Но чем больше об этом твердить, тем меньше она будет слушать.

За окном, далеко на севере, где в город втекала река, серебрилась тонкая полоска. Вода сияла под лучами заката. Пора бы надыбать еды. Сейчас пекарни отдадут черствый хлеб по два медяка за буханку. По Речному Порту и Зеленой Горке до сих пор натянуты праздничные палатки. А возле Храма жрецы, наверно, еще раздают мешочки с пшеницей и рисом. Впрочем, про запас имелось вяленое мясо, и у Дарро были другие, неотложные дела.

Алис откинулась на спину и поводила пальцами вслед за стайкой скворцов, вихрем порхавших над водой перед тем, как устроиться отдыхать до зари. Затем она негромко заговорила:

– Ночевать в спальном общажнике будет небезопасно.

Хорошо, что она это осознавала.

– Иди домой.

– Там меня будут искать. Разреши остаться здесь. Про твою комнату никто не знает. Ты их постоянно меняешь.

– Эту я не меняю, и здесь тебе нельзя ночевать.

– Пожалуйста?

Сестренка, которую в детстве Дарро таскал на закорках, взяла в руки его опухшую ладонь. В груди зашевелилось раздражение, а может, любовь – или и то и другое. Дарро забрал у нее кошелек.

– Ступай к Тетке Шипихе, – сказал он. – Пускай она тебя спрячет, пока все не сплывет по течению.

Алис кашлянула хохотком:

– За меня то с чего ей впрягаться?

Он пересчитал свои десять чеканных серебреников и вложил половину Алис в ладони.

– Остальное придержу. Мне тоже надо есть.

Она собиралась спросить, где брат раздобыл так много, и Дарро покачал головой прежде, чем вопрос прозвучал. На мордашке Алис отразился стыд – захотелось стереть его, сгладить кончиками пальцев. Пусть бы она оставалась той хохотушкой, как раньше, когда Дарро был ее теперешних лет. Пусть время сожрало б все на свете – но не ее.

– Прости, – извинилась она.

– Поосторожнее там, – сказал он на прощанье.

После ухода сестры Дарро немного посидел в одиночку. С вечернего света облезала позолота, чуть потрескивал, коробился дом. Летний зной ослабил хватку на горле Китамара, и легкий северный бриз принес сосновый запах, разбавляя вонь конского навоза, собачьего и людского дерьма.

Этажом ниже вернулась домой старуха, что нищенствовала на реке с миской для подаяний. Как обычно, она без умолку болтала сама с собой. Наверху на свои места взбирались девчонки, платившие медяк в неделю за ночевку на голой крыше. Под ними у Дарро скрипел потолок. С улицы долетали резкие, грубые возгласы. Чей то хохот, чей то крик. Негромким звукам до его окна не достать. Рука самую малость побаливала.

Вот, значит, все, что он нажил. И пока играет по чужим правилам, лучшему не бывать. Бледная женщина и человек в шрамах, актер с пауком на ладони, синие плащи, красные плащи: любой из них видел в Дарро бойца наемника из самого что ни на есть Долгогорья – лихого, сильного, способного выжить и отстоять свою семью. Пока не поймает неудачный отскок клинка или не возьмет свое возраст. Все остальные пути он перед собою волей неволей отрезал.

С неохотой Дарро опять полез в свою схронку. Вынул гнилой, почерневший огрызок свечи и вернулся к столу. Закрыл ставни, чтобы снизу не мешали отсветы факелов, а сверху – отсветы звезд.

Через пару ударов кресалом искра запалила черный фитиль. Из какой бы нити его ни сплели, фитиль этот занимался мгновенно. Точечное желтое пламя вытянулось и тут же отскочило назад, скругляясь в зрачок.

Пахучий, чадящий дым сгустился в струйки, и эти струйки переплетались друг с другом, подхватывая дуновение чего то, помимо воздуха.