Изменить размер шрифта - +
Нам здесь хорошо, оставьте нас в покое!»

Какой же он все-таки умный! Несмотря на рев русички, я первая успела поставить под его сообщением свое ППКС!

 

Витя, 11 апреля 1980 года, утро

 

Не знаю, о чем там говорили мой папа с Женькиным, но только сам Архипыч со мной общаться не хотел. Он даже попросил его пересадить за другую парту. Классуха, которая обычно отвечала в таких случаях: «Что за блажь?!», на сей раз без лишних слов отсадила его на пустое место возле Сережки Павлюковича. Я остался один.

На перемене пытался объяснить Женьке, что я не виноват. И вообще — я его даже предупредил, хотя мне запретили. Но Архипыч в ответ обозвал меня предателем.

Даже Ирка Воронько, которая меня считала зубрилой, возмутилась:

— Ты чего пристал?! Ему сказали, он и повторил!

Женька презрительно хмыкнул и ушел на другой конец коридора, где и стоял у окна в гордом одиночестве. Ко мне тоже никто не подходил, а мне и самому не очень хотелось с кем-то болтать.

На уроках я только и думал, что об этой дурацкой ситуации. Англичанка меня три раза назвала по имени, пока я сообразил, что это она мне.

Я встал. Она еще раз повторила вопрос, но я и по-русски ничего в тот момент не понимал, а тут по-английски…

— Ай эм илл! — применил я свои языковые познания.

— Ар ю сик? — то ли переспросила, то ли поправила англичанка.

Я решил больше не рисковать с иностранными языками.

— Плохо мне, Елена Ивановна. Можно, я домой пойду?

Англичанка от такой просьбы чуть на пол не села. В глазах у нее читалось: «Ничего себе заявочки».

— Меня сейчас стошнит! — почти не соврал я. — Можно выйти?

— Ладно… — англичанка вопреки своим принципам тоже перешла на русский. — Иди…

Я схватил портфель и выбежал из класса.

Домой сразу не пошел. Меня и правда мутило, не хотелось в душную комнату. И вообще, надо было походить, подумать. Чем больше думал, тем больше на себя злился. Ну зачем я все Архипычу заранее рассказал?! Если бы Васса его ошарашила, он бы растерялся и… И не знаю, что бы там было, но я бы точно виноват не был! А теперь получается, что виноват.

С другой стороны, я же не мог не предупредить друга? Нет, если бы не предупредил, еще хуже было бы!

Мне вдруг захотелось сесть и расплакаться, как маленькому. С большим трудом я доплелся до дома, ввалился в квартиру и залег на диван.

Потом навалился какой-то липкий туман, от которого остались только обрывки воспоминаний. Мама вроде беспокоилась… Что-то я ей отвечал… А потом какой-то врач… Молодой, недовольный мной… Я один в комнате…

Очнулся как-то сразу. За окном темно. А в большой комнате кто-то разговаривает. Не очень понимая зачем, я встал и поплелся слушать.

Говорили мой и Женин папа.

— Может, они его попугать хотят? — Женин папа говорил тихо, но как-то неестественно жизнерадостно. — Попугают и отстанут.

— Нет. Не отстанут. Я заходил в школу, — голос у папы был очень усталый, как после какой-нибудь обкомовской конференции. — Завуч там… старой закалки. И старшая пионервожатая явно под ее влиянием.

— Значит, акция устрашения? — теперь Архипов-старший старался изображать веселье.

— Ты, Петь, не веселись… Мало тут веселого. Тебя в Минск собирались перевести, замом в какую-нибудь республиканскую газету. А теперь…

Они помолчали. Я почувствовал, что коленки у меня подкашиваются. Не от страха, а просто от слабости. Я присел у двери на корточки.

— Неужели ты думаешь, — продолжил мой папа, — что тебя утвердят после такого… инцидента? Это же номенклатура ЦК…

— Да… за такое меня и из партии могут попереть, — теперь дядя Петя не хорохорился, и голос у него стал точь-в-точь, как у моего папы.

Быстрый переход