У меня за рабочий день уже от телефона голова пухнет! Три остановки телепались полтора часа! Я б за это время два маникюра сделать успела!
Папа тут же начал подтрунивать.
— Зачем тебя два маникюра, мы и одного не оценим…
А мама немедленно разозлилась:
— Слушай, мне всего тридцать восемь лет! У меня еще вся жизнь впереди, если сейчас не следить за собой, потом поздно будет!
— Ладно, ладно, — вздохнул папа, — иди поешь. А то ты сильно злая, когда голодная.
Пока мама ужинала, я честно пыталась в очередной раз пересказать ей параграф из учебника истории, а потом еще и билет по русскому языку. Мне стало плохо. Сначала просто разболелась голова. Мама, как обычно, завелась на тему «это все твой комп», а потом вспомнила, что последние пару часов я к компу-то и не подходила. Сидела с ней на кухне и к экзаменам готовилась. Мама дала мне таблетку. Не помогло. Я честно пыталась лечь поспать, но как только закрывала глаза, видела перед собой класс, который на меня смотрит. От ужаса просыпалась. Вроде бы мама ко мне в комнату заходила, я помню ее холодные руки на моем лбу, помню, она говорила что-то успокаивающее. Потом мне начало сниться, что ко мне летит историк с огромными крыльями и тяжелым клювом долбит меня в висок. А за ним прилетает ястреб, отгоняет историка, и мне становится почти хорошо. Голова болит, но так, как будто это не моя голова. В этот момент я, наверное, очнулась, потому что смутно помню людей в белых халатах, и капельницу, и мамино заплаканное лицо. А потом опять всякая ерунда. Помню белую комнату, помню мальчика, помню, что я точно знаю, что это и есть Ястреб, а он как будто меня не понимает. Но мне так хорошо оттого, что я его увидела, что я засыпаю. Просто засыпаю. И голова уже не болит.
Витя, неизвестное число, неизвестного года
Совсем ничего не болит. Даже странно — я ведь хорошо помню, как мне в голову летело ядро. И взрыв помню.
Может, я умер, и это рай?
Думаю — и пугаюсь, что эту мысль подслушает Васса. Оглядываюсь. Ни Вассы, ни Танечки рядом нет. И Женьки нет. Я сижу в очень белом кресле в углу очень белой комнаты. В противоположном углу — еще одно такое же белое кресло. На нем сидит сердитая девочка, прижав колени к подбородку.
— Ты кто? — говорю я, но звука не слышу.
Тем не менее девочка меня понимает и отвечает:
— А ты кто?
Это очень странно. Ничего не слышно, но совершенно точно знаю, что она ответила.
— Я Витя. Шевченко. Я заболел… Мы в больнице?
Девочка, кажется, обиделась еще больше.
— Ты точно больной!
Я внимательно смотрю по сторонам. Очень чисто. И никаких теней. И даже намека нет на дверь.
— Это, наверное, обкомовская больница! — догадываюсь я. — Или даже цековская!
Девочка перестала обижаться. Теперь она очень удивлена.
— А что это?
Похоже, у нее с головой не все в порядке, что ж она таких простых вещей не знает!
— Это просто сон, — говорит девочка. — Я сплю, и ты мне снишься.
— Нет, — мне обидно, что она первая про сон сообразила. — Это мой сон! А тебя я вообще не знаю!
— Ты — Ястреб? — вдруг спрашивает девочка.
— Я кто? — у меня от удивления челюсть до пола чуть не упала.
— Я знала, что ты мне приснишься, я тебе в личку написала, а ты не ответил…
— Куда написала?
Но девочка меня не слушает, она встает с кресла и начинает рассматривать комнату. Я тоже встаю. Просто по привычке. Вроде как из вежливости.
— Напиши мне, ладно? — говорит девочка, усаживается в кресло и поджимает под себя ноги. |