— А где они… Почему они не могут…

Аладдин смотрел, как она старается подобрать слова, чтобы высказать мысли, которые до сих пор ни разу не приходили ей в голову.

— Почему никто ничего для них не сделает? — спросила она наконец дрожащим от гнева голосом.

— Ой, да брось ты, кому есть дело до Уличных Крыс? — отозвался Аладдин с чуть большей горечью, чем собирался. — Наш султан вечно сидит взаперти в своем дворце и днями напролет играет в свои золотые игрушки. Наружу он выходит, только чтобы полюбоваться на затмение или позапускать змеев. Может, он и не знает, что половина города умирает с голоду?

При упоминании султана глаза девушки сузились. Аладдин толком не понял почему: то ли она разозлилась на султана, то ли… Что ж, вообще-то в городе хорошо знали, что всякое нелестное высказывание о султане или члене его семьи может стоить дерзкому головы. Впрочем, обитателей Квартала Уличных Крыс это никогда не останавливало. Пусть у них не было мяса, хлеба или воды, зато запас ругательств и проклятий у них был поистине неистощим.

Ему показалось, что девушка хотела что-то сказать, но после минутного колебания она решительно сжала губы.

— Пойдем, — сказал Аладдин, вскакивая и подавая ей руку. Ему хотелось немного поднять ей настроение. — Все не так уж плохо. Зато на своих улицах мы полностью свободны… и уж поверь мне, если ты вырос здесь, то можешь спокойно ходить, где тебе вздумается. Люди сами будут тебя бояться.

На этот раз она приняла его протянутую руку — возможно, потому, что ее мысли были сейчас далеко. Ее кожа оказалась мягкой, как шелк, а ноготки на тонких пальцах были коротко обрезаны, но совершенны. Аладдин чуть заметно сжал ее ладонь, прежде чем с сожалением ее выпустить, чтобы помочь девушке подняться на следующую шаткую лесенку.

— Ты говоришь… «мы», — медленно сказала она. — Значит, ты считаешь себя одним из этих… Уличных Крыс?

— Все остальные считают, — буркнул он чуть мрачнее, чем следовало. — Но… да, так и есть. Я имею в виду, что я беден, я вырос в этом квартале, здесь жила моя семья и мои друзья. И все же я не считаю себя одним из них. Уже нет. Как я сказал, я ворую лишь для того, чтобы не умереть с голоду. А они, когда выпадает возможность, воруют ради выгоды. Я хочу для себя лучшей жизни. А это… их жизнь. Хотя особого выбора у них нет, — поспешно добавил он. — Никто не собирается обеспечивать их ни работой, ни хлебом.

— Все это немного сложно, — произнесла девушка с сочувствием.

— Мне так не казалось, — заметил Аладдин, немного подумав. — По крайней мере, во мне нет ничего сложного. Я… это просто я. По необходимости — вор и истинное бедствие для торговцев фруктами.

— Мне кажется, в тебе есть нечто большее, чем можно заметить с первого взгляда.

Она наблюдала, как Аладдин карабкается вверх, с едва заметной озорной улыбкой. Его вдруг охватило странное чувство: тянуло не то покраснеть от смущения, не то возгордиться и начать хвастаться. Он не выбрал ни то и ни другое — просто отвернулся и быстро влез на край крыши. Потом протянул руку вниз и помог ей подняться следом.

Перешагивая через карниз, она вдруг споткнулась о подол платья и потеряла равновесие, что было очень странно для девушки, которая до сих пор двигалась с такой поразительной грацией. Аладдин успел подхватить ее, прежде чем она шлепнулась на землю — точнее, в данном случае на крышу. Падая, она прижалась к нему грудью и ухватилась за его плечи, чтобы удержаться.

Тепло, исходящее от ее кожи, прожгло его даже через ткань платья.