Установившуюся паузу прервал хрипловатый голос Бугрова.

– Оля, ты все подготовила, как я просил? – спросил он у девушки.

– Да, как вы просили, – ответила Ольга.

– Тогда ты свободна, – коротко бросил он девушке, которая уже сделала несколько шагов к выходу. – Если понадобится, я позвоню.

– Хорошо, – ответила ему Ольга и ухватилась двумя руками за тележку, на которой находилась ненужная посуда.

– Я думаю, свободна на час, – бросил в ее сторону и посмотрел на ручные часы Бугров.

– Хорошо, – снова ответила девушка.

Эти слова не понравились Мазуркину, который понял, что его личные планы придется скорректировать. Не понравился ему и тон Бугрова, который был резким и неприятным. А Мазуркину, который не любил разговоров на повышенных тонах, это могло стоить испорченного настроения. В такие моменты Мазуркин становился совсем другим. Кротость и мягкость улетучивались, и их место занимали агрессивность и язвительность.

– Оленька, мы с тобой не закончили, – выдавливая из себя хладнокровие, бросил ей вслед Иван Владимирович Мазуркин.

Несмотря на то, что девушка не ответила, Иван Владимирович сам подошел к двери и помог ей переставить через порог тележку с посудой.

– Оленька, я серьезно, – приложив руку к сердцу, обратился к девушке Мазуркин.

– Я поняла, – слегка улыбнувшись, ответила ему Ольга. – Вас ждут, – заметила она сухо и покатила тележку в сторону ресторана, откуда доносилась громкая ритмичная музыка.

Иван Владимирович, почесав затылок, решительно вошел в каюту, где его ожидал Бугров, и закрыл за собой двери.

Уязвленное самолюбие толкало Мазуркина к скандалу. И он был близок к тому, чтобы попросить босса не лезть в его личные дела. Он даже внутренне решился покинуть это помещение, чего бы это ему ни стоило, или на худой конец напиться в драбадан и таким образом выразить свой протест Бугрову.

Бугрова он застал сидящим в роскошном кожаном кресле и смотрящим в одну точку на стене. Только сейчас Мазуркин заметил, что профиль босса был угрожающим. С его орлиным носом вкупе с оттопыренным воротом и взъерошенными волосами, он был похож на голодного стервятника. В этот момент Мазуркин понял, что не хотел бы встретиться взглядом со своим собеседником. Поэтому он поспешил присесть в кресло, стоящее в углу, сбоку от Бугрова, который продолжал недвижимо сидеть в кресле.

Секунд двадцать в комнате царила тишина. И только громкая музыка, которая просачивалась через двери и открытые иллюминаторы капитанской каюты, напоминала о том, что где-то совсем рядом кипит беззаботная жизнь.

Бугров продолжал молчать, но Мазуркин кожей чувствовал, что босс силится сказать что-то, но каждый раз откладывает. Зная Бугрова долгое время, Иван Владимирович понимал, что развязка произойдет неожиданно и разговор пойдет на повышенных тонах. Он также знал, что в этот момент лучше молчать. Но Мазуркин понимал и то, что с Бугровым нельзя быть излишне податливым. Для человека с богатым криминальным прошлым такая позиция могла быть воспринята как рабское согласие и вызвать ненужное раздражение.

Впрочем, о гневе босса Мазуркин знал больше от своих подчиненных, попавших под горячую руку хозяина, так как его лично это явление эмоциональной природы Бугрова практически не касалось. Иван Владимирович в глубине души гордился этим и полагал, что у босса есть уважение к нему и его работе. Еще он думал, что Бугров справедливо полагал, что повышать свой голос на лучшего помощника не имеет смысла.

И все же волнение шефа невольно передалось и Мазуркину, который поймал себя на мысли, что давно не видел Бугрова таким.