— Откуда он пронюхал? Когда успел? — почти с испугом спросил Мортеле.

Ведь несчастье произошло не только с его механиком, но и на его территории, поскольку Килбурн был резиденцией «Лароссы» и трасса принадлежала ей. Но вот уже подробности просочились и к конкурентам!

— Кто-то из охраны по телефону болтанул, — скривил губы технический директор. — Да какая теперь разница? И без того через полчаса все съедутся сюда. Будешь звонить Галлато? Сообщение в прессу и на авторадио нужно дать, пока трибуны не начали заполняться. Кто-то, конечно, не услышит и притащится, но хотя бы не такой будет переполох. И не так много вони!

— А патрону ты уже позвонил? — Мортеле втайне надеялся, что волевой и решительный Гастингс успел взять эту пренеприятную ответственность на себя.

— Рискнул, — оправдал его надежду Грэм. — Гедеоне, по-моему, просто очумел от такой новости. Переспрашивал три раза. Потом ругался такой смесью испанских, английских и хрен знает каких еще выражений, что я, кроме самых неприличных слов, вообще ничего не понял. Ну, я выслушал все это и спросил — можно ли потребовать от ассоциации, чтобы она перенесла Гран-при на следующее воскресенье? Мол, мы — хозяева трассы и не ручаемся за ее безопасность.

— И что? — прищурился француз, почти наверняка зная ответ.

— Ну как — что? Он сперва опять выругался, потом сказал, чтоб переносили, если ты поговоришь с Галлато — от своего имени, не ссылаясь на руководство «Ларосса-корпорейшн». А ты как думал?

— Вот хитрый латинос! — не выдержал Мортеле. — Опять все свалил на чужие плечи. Ну что, Грэм, вспомни: каково было при Веллингтоне, а? Он бы и сам уже сюда примчался!

— Вспомнила бабушка, как девушкой была! — хмыкнул технический директор. — Надо исходить из данности, а не из воспоминаний. Кстати, Веллингтон-то как раз примчался, да не тот. Ларри уже здесь и уже вылез на трассу — посмотреть, что осталось от Джанни. И не знаю, как ты, а я буду настаивать, чтобы он сегодня в любом случае не стартовал. Сын покойного патрона — юноша с чувствительной психикой и пламенным воображением. Одно слово — лорд!

Ответом было шипучее французское словцо, которое, как было известно Гастингсу, переводилось вообще-то безобидно: «верблюд». Но он знал и то, что со времен египетской кампании Наполеона это слово в устах француза — очень обидное ругательство.

— Возиться с лордом мне сейчас и подавно некогда, Грэм. Так, нужно звонить! — директор команды, тяжело вздохнув, выудил из нагрудного кармана телефон. — Ф-ф-у, как я не люблю итальянский акцент! А ты, верно, слушаешь и думаешь: «Твой-то акцент чем лучше, лягушатник надутый?»

— Господи, Эди, да жри ты хоть лягушек, хоть соленых скорпионов! Только звони — или будет поздно. Прости, но дело-то хреновое…

Набрав номер, Мортеле сперва долго ожидал ответа, потом еще дольше выслушивал возмущение президента гоночной ассоциации Пьетро Галлато по поводу столь раннего звонка, затем коротко и четко изложил ситуацию. И совсем уже долго держал трубку возле уха, хмурясь и временами кивая, будто собеседник мог его видеть.

— Галлато отменяет заезд, — сказал Мортеле, захлопнув мобильник и убрав его в тот же кармашек. — И сам распорядится насчет всех нужных сообщений. Давай теперь думать, что делать нам. Полиция здесь?

— Будет с минуты на минуту, — отозвался Гастингс.