Лицо его было таким иссохшим, что прочесть на нем какое-нибудь выражение было уже совершенно невозможно. Испещренная, изрезанная, изрытая глубокими складками кожа напоминала мелкую-мелкую сетку, в которой затерялись, запутались серо-голубые глаза. Но кузнецу показалось, что по мелким морщинкам, от одной к другой, по иссохшим чертам лица, хотя тонкие, как нити, бесцветные губы и не пошевельнулись, пробежало нечто вроде дрожи, некое сочувствие, отчего во взгляде старца мелькнула искорка. Не поняв ничего больше, кузнец все же почувствовал себя увереннее.

При очередном толчке, который, после стольких других, разбросал и снова сбил в кучу тела на брезенте грузовика, кузнец участливо обхватил могучей рукой плечи старика и сказал:

– Меня зовут Гулям, а тебя, дедушка?

– Гуарди Гуэдж, – ответил старик.

– Гуарди Гуэдж, Гуарди Гуэдж, – повторил кузнец и добродушно улыбнулся.

– Ты легкий, легче перепелочки, – отметил он.

Дорога теперь шла по ровной местности. На высоте около четырех тысяч метров над уровнем моря показался Шибирганский перевал.

* * *

Остановку сделали уже после перевала, на первом ровном месте северного склона, на большой каменистой площадке, ограниченной на западе отвесной скалой, а с востока – ущельем, на дне которого шумела река. В этом будто нарочно созданном месте останавливались все торговые караваны, ведущие обмены между обеими частями Афганистана, разделенного Гиндукушем. Тут всегда стояли десятки машин. Те, что приезжали с юга, выстраивались вдоль реки, а другие – вдоль скалистой стены.

По обе стороны площадки тянулись многочисленные примитивные харчевни. Поскольку главным напитком здесь был чай, черный либо зеленый, у всех этих заведений было одно название – чайхана. Каждое из этих саманных сооружений состояло всего из одной комнаты без окон, к которой примыкала терраса под навесом. Здесь-то и располагались путники. Холод и ветер там были злее, чем в помещении, но какой же здравомыслящий человек из-за такого пустяка откажется от зрелища прибытия грузовиков, высадки пассажиров, встречи друзей, путешествующих в другом направлении. Где еще во всем Афганистане, кроме как тут, на Шибаре, можно было встретить на ограниченном пространстве людей из Кабула и Хазареджата, из Кандагара и Джелалабада, из Газни и Мазари-Шарифа! Каждый человек в одежде своей провинции, своего племени: простая рубаха или подогнанная в талии куртка, а то, может, и накидка, тюрбан на голове или каракулевая папаха, шелковая тюбетейка ярких расцветок или высокая мохнатая войлочная шапка. Все они с нескрываемой радостью раскрывали пошире уши, чтобы внимать этому удивительному концерту голосов, обменивались бесконечными рассказами, новостями, правдивыми или явно ложными слухами, а порой и спорили. Поистине эта стоянка была подарком судьбы, настоящим праздником, и было бы безумием потерять хотя бы одно из мгновений этого зрелища.

Вот почему, не успел грузовик, на котором ехал старец, остановиться со стороны ущелья за теми караванами, которым предстояло продолжить затем свой путь на север, как пассажиры нетерпеливо слезли с брезента и побежали к чайханам. Даже кузнец, поспешно снявший старика и поставивший его на землю, крикнул:

– Я ведь больше тебе не нужен, дедушка, не так ли?

И большими шагами удалился.

Старик перебросил через плечо свой легонький мешочек и застыл в неподвижности. Несмотря на то, что он был стар и что порывы ветра не щадили его исхудавшего тела, держался он очень прямо и с мудрой неторопливостью проникался странным величием этой стоянки в самом высоком месте гигантского массива, в самом сердце Средней Азии, с забравшимися сюда тяжелогружеными, запыленными и выгоревшими на солнце машинами, изрядно потрепанными на ужасных дорогах, с водителями и путниками, пристроившимися, кто сидя, а кто лежа, под навесами примитивных харчевен.