Все тело Уроза судорожно сжалось. Он вновь почувствовал тяжесть гипса на ноге. Итак, его же собственный конь еще и поспособствовал бесчестию хозяина. И он ничего не мог возразить: товарищ по команде всегда мог воспользоваться более свежим конем, если его хозяин выбывал из игры.

А Мокки все смеялся, но из уважения к Урозу теперь уже беззвучно.

– Так что ты теперь дважды благословен, – сказал он. – Меймене получает знамя короля, а Джехол с этого дня принадлежит тебе.

Поймав непонимающий взгляд Уроза, долговязый саис склонился над ним и шепотом сказал:

– Ведь Бешеный конь победил. Значит, он твой.

И тут Уроз вспомнил слово в слово торжественный обет, данный Турсуном перед толпой на базаре, в Даулатабаде:

«Если как то и должно быть, – сказал тогда Турсун, – мой Бешеный конь победит на Королевском бузкаши, то он будет принадлежать с того самого мгновения моему сыну, и только ему».

И вспомнил Уроз, как впервые в жизни испытал он признательность и нежность. Ему захотелось сплюнуть, – горечь переполнила его рот. Прекраснейший жеребец степей стал его конем. Но благодаря другому всаднику.

Опять подошла сестра. В руке ее была трубочка, поблескивавшая ртутью. Сосед по койке сказал, что это термометр, и объяснил, что ему нужно вставить его в задний проход.

– Не может быть, я ни за что не поверю, и никто на свете не заставит меня…

Поднявшись над подушкой, весь бледный, несмотря на постоянный свой желтоватый цвет лица, Уроз грозился, выкрикивал бессвязные ругательства, задыхаясь от стыда и ненависти.

– Я пришлю попозже кого-нибудь из афганцев, – пообещала в ответ сестра.

Мокки смотрел ей вслед, покачивая своей круглой головой. Он тоже был возмущен и не знал, как реагировать на такое бесстыдство. Затем он сказал Урозу:

– Салех и все наши из Меймене просят тебя извинить их за то, что они не пришли к тебе сегодня. Они сейчас на празднике, во дворце короля. Завтра ты всех их увидишь здесь.

– Нет, – грубо возразил Уроз. – Здесь я больше никого не увижу.

Хотя они разговаривали на узбекском, непонятном для кабульцев, языке, Уроз все же понизил голос и шепотом продолжал:

– В полночь подойдешь к моему окну, с Джехолом и с моей одеждой.

– Но ведь вход в больницу охраняют солдаты, – сказал Мокки.

– В карманах моего чапана есть деньги, – сказал Уроз. – Их там более чем достаточно, чтобы подкупить охрану. А если не согласятся, то переберись через забор и потом поможешь мне перебраться. Ты ведь у нас достаточно длинный для этого. И достаточно сильный.

– И к тому же я так хорошо понимаю, что говорит тебе твое сердце, – сказал Мокки.

* * *

Тем из больных, кому жар или боли мешали спать, довелось увидеть в ту ночь нечто странное: чопендоз, который лежал в углу палаты, приподнялся полуголый, доковылял на загипсованной ноге до окна, подтянулся, открыл окно, высунулся наружу и исчез.

Мокки тихонько усадил Уроза в седло. Тот взял в руки поводья. Они проехали через полуоткрытые ворота больничного парка. Сторожа в это время спокойно сидели в своем помещении.

Когда они выехали из парка, Мокки спросил:

– Как ты думаешь, они погонятся за тобой?

– Конечно, погонятся, – отвечал Уроз. – Но им ни за что меня не догнать.

Уроз остановил Джехола и сказал:

– Прежде всего, надо перебороть злосчастье. Иди-ка, принеси сюда камень.

Мокки принес огромный булыжник, из которых была сделана дорога. Уроз протянул ногу в гипсе и приказал:

– А теперь разбей этот маленький гробик!

Мокки ударил изо всех сил.