Это одна из немногих тем, на которые он высказывается, даже на вечеринках, в то время как другие гости неловко смотрят в свои стаканы. Когда Лора с ним познакомилась, она понимающе посмотрела на меня и сказала: «Нет ничего более сексуального, чем социалист».

В таких ситуациях я думаю: «Я рада, что мой муж моралист и бескомпромиссный человек, который на практике применяет то, о чем говорит, и не находит в этом ничего странного». Как-то он с уверенностью заявил, что женщины никогда не лгут о том, что их изнасиловали. Тогда все присутствовавшие в комнате замолчали.

Сейчас я не думаю вообще ни о чем, просто не могу. Мне очень жарко, и я паникую. Мне кажется, будто события той ночи написаны у меня на лице, что мои мысли материализуются прямо здесь, в нашей гостиной. Поворачиваюсь к телевизору и в напряжении смотрю.

– Вранье, – продолжает Рубен. – Никто не называет вещи своими именами. Это не скандал, связанный с расходами. Это – вранье.

Я поднимаю глаза к потолку в поисках знака от вселенной. Стоит ли мне молчать, потому что я уже солгала? Или признаться, чтоб этой лжи не стало еще больше?

Продолжаю молча сидеть на диване, пытаясь сдержать нервную дрожь. Может быть, новость и не про Сэдика, а про кого-то еще. Может, кого-то пырнули ножом или застрелили, это же Лондон. Ну и что, что рядом с каналом, в Лондоне множество каналов. Может, это произошло в другом районе, – не в Венеции, а в Бирмингеме? Я ничего точно не знаю. Боже, а что же мне делать, если я совершила преступление?

Нападение. Звучит дерзко. Они ничего не знают о произошедшем. Он преследовал женщину, она была напугана и спасалась бегством.

– Я имею в виду, – продолжает Рубен, размахивая чашкой. Кофе выплескивается на деревянный пол, просачиваясь сквозь доски. – Твою мать. – Он немедленно ставит кружку на стол и идет за тряпкой. – Я всегда знал, что власти воруют.

Ведущий переключается на новость о рождении ребенка: интервью с людьми, которые видели, как у женщины отошли воды в магазине. «Не знаю, зачем она пошла за покупками», – со смешком говорит один из очевидцев.

Я наблюдаю, как Рубен вытирает пятно от кофе, но все мои мысли заняты телевизором и последней новостью.

– Не понимаю, с чего они включили эту ерунду в выпуск новостей, – говорит Рубен, беря пульта от телевизора. – И что с того, что она пошла по магазинам?

Собираюсь остановить его, но убеждаю себя, что не могу этого сделать. Нет, могу, я просто обязана сказать ему.

– Не выключай, – я стараюсь говорить своим обычным голосом. Расскажу ему, как дойдет до этой новости. У меня есть максимум две минуты.

– Не могу смотреть эту чушь. – Он игнорирует мою просьбу и переключает на кулинарный канал.

Рубен делает так каждый день: включает новости, раздражается и выключает. На мои предпочтения он не всегда обращает внимание.

В телевизоре мужчина готовится освежевать кролика.

– Фу, – говорю я невольно и тянусь рукой до пульта с целью переключить обратно. Происходящее на экране – идеальный предлог, чтобы вернуться к новостям. Но тут меня пронзает страшная мысль: а что, если они знают?

Может, репортаж не в самом начале выпуска не потому, что в нем никаких подробностей, а именно потому, что они есть. Скоро появится мое зернистое фото с камер наружного наблюдения или фоторобот. У меня действительно осталось две минуты, две минуты здесь, с этим человеком, во времени «До».