Тяжелые бревна были плотно пригнаны еще в те времена, когда на ранчо не знали гвоздей. Их поддерживали плотные ремни из сыромятной кожи такой крепости, что на нее не влияло даже время, и только перемены в погоде заставляли их подчас негромко поскрипывать, словно гасиенда «Валенсия» – это корабль, раскачивающийся на морских просторах. Ах, как бы ей хотелось, чтобы так все и было! Небольшой, прочный корабль, уносящийся вдаль, на борту которого только они втроем, и никого больше, и никаких перемен, только небо, меняющееся с лунного на солнечное, и так день за днем, ночь за ночью. И еще музыка «Битлз». Навечно, навсегда. Вечные «Земляничные поляны»...
В то блаженное лето, когда Джез было уже восемь лет, она увлеклась фотографией. Отец подарил ей «Кодак» и несколько катушек пленки: ребенок должен начать с минимума, тем более что это увлечение может быстро пройти.
Первым объектом внимания стала Сильвия, уютно расположившаяся на веранде в косых лучах утреннего солнца с книгой в руках и нарядном платье в сине-белый цветочек.
Прильнув к объективу и увидев мать в рамке видоискателя, склонившуюся над книгой, Джез вдруг почувствовала, как ее захлестывает огромная и обжигающая волна радости. Нажав кнопку, она поняла, что завладела целым отрезком времени, завладела образом матери, который теперь принадлежит только ей и никому больше в целом мире, и никто не сможет отобрать его.
Подняв голову, Сильвия взглянула на дочь и улыбнулась: так обычно просили ее фотографы, и девочка сделала новый кадр. Выпрямившись и глядя прямо в объектив, Сильвия продолжала улыбаться, как бы подыгрывая девочке, но Джез, не желая тратить драгоценную пленку на повтор, крикнула ей:
– Мамочка, представь себе, что меня здесь нет!
Эта знакомая, но удивительно ранняя в устах дочери команда заставила Сильвию улыбнуться еще шире. Джез держалась так же уверенно, как и она сама, будучи ребенком. Сильвия вернулась к чтению, с головой погрузившись в книгу, пока дочь бродила вокруг, то приближаясь, то удаляясь вновь, не опуская фотоаппарат и не отрываясь от объектива, чтобы не пропустить интересный момент, но так и не решаясь нажать на спуск.
Открывшаяся вдруг возможность ограничить просторы ранчо, к которым она так привыкла, рамкой видоискателя приводила ее в восторг. Если захочет, она сможет сфотографировать только руки матери, или ее ноги, или просто рукав платья. Если отойти подальше, можно превратить Сильвию в крошечный образ, часть общего полотна ранчо, и все же уместить ее в кадр полностью, с головы до ног. Или, напротив, встать совсем рядом, и тогда в кадре окажется лишь голова.
Она еще ничего не знала о фокусе или экспозиций, даже не догадывалась, что чего-то не знает, да и не хотела знать. Даже сам снимок не так важен, как внезапно пришедшее новое ощущение, что ей дано остановить мгновенье, задержать его, заключив в квадрат или прямоугольник, затем чуть сдвинуть объектив в сторону и изменить это мгновенье по своему желанию или же задать такие рамки будущей картины, которые ей захочется, выбрать именно тот образ, который нравится.
До этой секунды Джез не знала ощущения власти. Теперь же и до конца дней, пока руки ее сжимают фотоаппарат, она не окажется больше ни бессильной, ни беспомощной.
– Джез, ты когда-нибудь остановишься? – мягко спросила дочь Сильвия. – Уже пора обедать. Мне нужно переодеться.
Обернувшись, она выжидательно взглянула на Джез, которая подкрадывалась к ней из-за спины, и в этот самый момент девочка сделала третий снимок. Сильвия как раз начала подниматься с кресла.
– Ой, мамочка, еще раз! – взмолилась дочь. – Ты двинулась! Еще один, последний!..
Сильвия опять рассмеялась, услышав знакомые фразы.
– Еще один раз... – передразнила она дочь. – Мое несчастное дитя, рожденное среди папарацци – охотников за знаменитостями, – должно быть, это внутриутробное влияние!
– Ну мама! Пожалуйста, стой спокойно! Я хочу, чтобы все получилось правильно, – умоляла дочь, и Сильвия покорно опустилась в кресло. |