Он все еще стоял на месте, а она, чувствуя, что сейчас его мать может выйти из магазина, подбежала к первой попавшейся машине и судорожно прохрипела:

— На Курский!

— Да не собираюсь я туда, — нервно ответил молодой водитель.

— На Курский, — повторила она, расстегивая сумочку и высыпая на сиденье деньги.

6

— Все что угодно, — сказал армянин, — но это невозможно.

Она смотрела на него, мокрая от слез, а он упрямо качал седой головой.

— Ты должна отвезти его назад. Это безумие. Завтра же здесь будет милиция.

— Они не имеют права.

— Имеют, — сказал армянин грустно. — Я понимаю, ты хочешь ребенка. Я уже стар и вряд ли на это сгожусь. Но я люблю тебя и хочу, чтобы ты была счастлива. Найди себе мужа — я дам денег.

— Нет.

— Тогда найди молодого и здорового мужчину. И роди. Ребенка я усыновлю.

— Нет, — повторила она в отчаянии. — Как ты не понимаешь?

Мальчик спал на их огромной кровати, она то и дело подходила к нему и смотрела. Она не могла теперь представить, как прошли эти четыре года. Всю дорогу гладила, целовала его и приучала, чтобы он звал ее мамой.

И он звал ее так, но и ту, другую, он тоже звал мамой.

— У меня тепей две мамы — мама молодая и мама стаенькая.

— Так не бывает, сыночек.

— А у меня бывает, — возражал он упрямо.

Под вечер он расплакался, стал требовать его мать, проситься домой, и они с трудом уложили его, пообещав завтра купить мороженое. Когда он уснул, армянин, так и не поверивший в ее лихорадочный рассказ и решивший, что она просто украла чужого ребенка, сказал:

— И все-таки лучше отвезти его обратно. Ведь он к ней уже привык и никогда не забудет.

— Забудет, — злобно ответила она. — А он мой, понимаешь, мой! Я его девять месяцев носила и никому не отдам.

— Как знаешь, — сказал армянин, — но тогда нам отсюда уезжать.

Он повез их на машине в глухую армянскую деревню. Они ехали быстро, почти нигде не останавливались, но задержать их все же успели. Остановили на горной дороге и грубо приказали:

— Выходите из машины. Руки за голову!

Армянин вышел, а она осталась сидеть, вцепилась в сына и, с ненавистью глядя на опергруппу с автоматами, крикнула:

— Не отдам!

Ребенок прижался к ней и заплакал. Она гладила его и повторяла:

— Не отдам. Этой мой сын.

Оперативники слегка растерялись. Они имели другую информацию и ожидали обыкновенного похищения. И тогда из одной машины вышла старуха — его мать. Ее не хотели брать на операцию, но она настояла, и возглавлявший группу захвата офицер махнул рукой и разрешил.

Его мать подошла к машине и позвала ребенка.

Он увидел ее, обрадовался, протянул руки, но она, прижимая его к себе, горячо шептала:

— Не ходи к ней. Твоя мама — я.

— Иди ко мне, — повторила его мать и обернулась к омоновцу: — Возьмите же его. Что вы стоите!

— Не отдам, — прохрипела она, крепко удерживая ребенка, но сзади на нее навалились и заломили руки.

— Не ходи к ней, сыночек! — закричала она пронзительно.

Смертельно бледный, он вышел из машины и испуганно глядел то на одну, то на другую женщину. Мужчины вокруг тоже замерли, точно ожидая, кого он выберет. А он от невыносимого страха и от того, что вокруг было столько страшных взрослых людей, закричал и побежал по дороге. Некоторое время все оцепенело глядели на него, потом бросились следом, но он вдруг точно споткнулся на этой гладкой дороге и упал.