А что же я тогда перед собой вижу?!
– Рассказывайте с самого начала, – велела я матери.
– Но что рассказывать-то? – как будто растерялась она.
– Беременность, роды, первый год жизни, состав семьи… Когда и как вам (не невропатологу, а вам!) впервые стало понятно, что что-то идет не так? Как и где обследовали, что делали, чем и как лечили?
Скажу честно: ее рассказ ничего для меня не прояснил. Живут вдвоем с сыном. С мужем в разводе уже больше десяти лет. Отец с Емелей практически не общается, только поздравляет с праздниками и дарит подарки на день рождения. Беременность и роды, в общем, нормальные, хотя плод был крупный. Первый год – плохо спал, много плакал, но ел всегда хорошо. Избыточный вес – тоже почти с самого начала. Говорить начал только после трех лет, но до этого все понимал и все показывал жестами. Всегда был неуклюж. Мать работала на дому и в детский сад ребенка не отдала – побоялась, что ему там будет плохо. Приглашала на дом логопеда, сама много с ним занималась, научилась делать массаж, разминала вялые мышцы, ходили на лечебную физкультуру. Два раза Емелю по полной обследовали в городском диагностическом центре – ничего такого особенного никто из специалистов не нашел. Хотя предполагали разное («Еще бы!» – подумала я).
– Со школьной программой он, как я понимаю, всегда справлялся?
– Да, здесь разве что несамостоятельность его. Без меня за уроки нипочем не сядет. А когда я ему помогаю, он неплохо соображает и делает хоть и медленно, но правильно и аккуратно.
– А как сейчас у Емели с социальным функционированием?
– Да вот никак, – покачала головой мать. – В магазин хлеба купить – и то сам не пойдет: «Я боюсь!» Но по дому мне помогает, что скажу, то и сделает. Мыться до сих пор сам не умеет, хотя воду любит. В школу я его до сих пор провожаю и встречаю, мы потом с ним в магазин идем, или в поликлинику, или куда еще надо. Ни с кем из ребят за все годы в школе так и не сдружился, никуда сам не ходит…
– Может быть, они его дразнят?
– Когда-то дразнили, конечно, но у них в начальной школе хорошая учительница была, как-то она всё сглаживала. А сейчас все в классе привыкли уже и просто внимания не обращают…
– Так. Медики ничего не поняли и ничего не нашли. Но что им Емеля – перед ними много детей проходит. А вот у вас он – единственный сын. Вы-то сами что уже делали, чтобы приспособить его к миру?
– Я? Да так… ну, все рекомендации выполняла – врачей, логопеда, учителей. Разговаривала с ним всегда много, книги читала… Что же еще?
– Я имею в виду социальную жизнь. Вы же понимаете: у парня сохранный интеллект, но вот закончит он таким школу, даже, допустим, институт, а дальше-то что? Так и будете за руку водить?
– Ну, значит, такой мой крест…
– Ну уж нет! – внезапно разозлилась я. – До ваших крестов мне, если честно, дела нет, а вот у Емели своя, отдельная жизнь, и она только начинается. А у него наверняка есть возможности адаптации… Будете водить его ко мне раз в неделю!
И еще я по какому-то внезапному наитию добавила:
– Вот, видите: я это и здесь в карточке для невропатолога пишу!
Обычно я никаких записей в карточках не делаю, но здесь как-то поняла: надо!
* * *
С Емелей мы работали так: вместе придумывали, и он аккуратно записывал на листочке по пунктам план на неделю. |