— Даже там, где ее нет? — усмехнулась я.

Он осекся и непонимающе посмотрел на меня. Потом улыбнулся.

— Шутите, — снисходительно произнес он. — А я, между прочим, серьезно говорю. И вообще… Вообще-то я другое хотел сказать… Я вижу, вы женщина одинокая…

С чего это, интересно, он взял? У меня что, на лице написано?

Тимофей не успел продолжить свою мысль: я почувствовала какой-то странный запах и начала крутить головой, пытаясь определить, что это может так пахнуть. Запах шел откуда-то сзади. Пахло явно рыбой. Терзаемая нехорошими предчувствиями, я обернулась и чуть не упала с табуретки.

Оказывается, «первым попавшимся местом», на которое я поставила металлическое ведерко с рыбкой, оказалась электрическая плитка. Которая почему-то оказалась включенной. И теперь в ведерке весело булькала уха!

— Боже мой! — только и могла вымолвить я. — Боже мой!

Тимофей оказался расторопнее меня. Он быстро подскочил к плитке и выдернул шнур из розетки. Смотрел он на меня с легкой досадой, но улыбался.

— Эх, черт, а так хотелось жареной рыбки поесть!

— А что, если ее теперь обжарить? — Я чувствовала легкий укор совести за то, что испоганила рыбу.

— Как?

— Да очень просто. Сейчас я быстро ее почищу и положу в сковородку. Ну и что, что она маленько отварилась?

— Ну… давайте попробуем… — неуверенно пожал плечами он.

Правда, чистить рыбу мне помогать не стал. А с интересом сидел и смотрел, как это делаю я. Я делала это без всякого энтузиазма. Вот же навалилась на меня напасть! А отказаться нельзя — он может счесть меня невоспитанной…

Это Полине безразлично, что о ней думают окружающие, а для меня это очень важно.

Поэтому я кое-как дочистила рыбу и положила ее в сковородку, залив подсолнечным маслом. Потом пошла мыть руки. Воды в умывальнике не оказалось, и я взяла ведро и шагнула к крыльцу. Тимофей увязался за мной. Пока я набирала воду, он стоял рядом и молча наблюдал за мной. Я чувствовала его взгляд, и ноги мои немели. Вода давно набралась, она переливалась через край ведра, плескалась мне под ноги…

Тимофей подошел поближе, взял у меня ведро и поставил на землю. Руки его обвили мои плечи. Я задохнулась от этого прикосновения, ощутив, как давно не обнимал меня мужчина. И как это, оказывается, приятно, надо же, а я почти и забыла… И от воспоминания, как это чудесно, мне стало так хорошо, а во всем теле наступила приятная слабость…

Я повернулась к нему, изнемогая от желания, оплела его тело… Тимофей подхватил меня на руки и понес в дом.

«Интересно, что подумает Галька, если сейчас вернется?» — мелькнуло в моей голове, но Тимофей тут же заставил меня забыть эти мысли. Все перестало существовать вокруг меня, кроме его губ и рук. Я не думала больше ни о чем: ни о детях, сопящих за стенкой, ни о Кирилле, ни тем более о всяких там расследованиях…

Вскоре мне показалось, что я просто начала таять, плавиться от испытываемого наслаждения. Тимофей лежал рядом и тихонько поглаживал мое плечо.

«Вот так бы и лежать всю оставшуюся жизнь!» — подумала я, истекая нежностью…

Не знаю, сколько бы мы так пролежали, но отвлек нас какой-то совсем уж неприятный и подозрительный запах. Сперва я только недоуменно потягивала носом. Потом мы с Тимофеем, охваченные легким чувством тревоги, посмотрели друг на друга… и не сговариваясь бросились в кухню!

Господи! Ну какое же бывает свинство на свете! В столь чудесный момент отвлечь нас такими низменными вещами!

Представляете, на сковородке вовсю дымили черные угольки, оставшиеся от противной рыбы! Все, решено: рыбу я больше никогда не буду не то что готовить, а даже есть!

Тимофей кинулся к сковородке, тряпкой сдернул ее с плитки и, схватив со стола нож, принялся отдирать прилипшие угли.