И ещё: всё это было не так легко, потому что я решил не просто записывать отдыхающих на приём, но и составлять на каждого из них регистрационную карточку.

Дедушка меня, конечно, об этом не просил. Но я же прекрасно знал, что в настоящих поликлиниках бывают и регистрационные карточки и истории болезни, и решил, что у нас всё должно быть по-настоящему.

Никаких карточек у меня, конечно, не было, и поэтому я просто разодрал на отдельные листочки несколько тетрадок в линеечку, оставшихся у дедушки после моих прошлогодних летних занятий. Каждый листок и был карточкой, на которой я аккуратно записывал имя, отчество и фамилию больного, год рождения, профессию и разные прочие сведения.

Как-то однажды, когда записывалась на приём солидная пожилая женщина, сообщавшая о себе все сведения так, будто не дедушка, а я сам должен был лечить её от очень неприятной болезни, которая называлась нервной экземой, мне вдруг пришло в голову спросить:

— А чем вы болели в детстве?

Это сразу ещё выше подняло мой авторитет в глазах пожилой пациентки, и она стала припоминать болезни, которыми, наверное, в детском возрасте болели вообще все на свете: корь, грипп, коклюш…

— А не было ли у вас воспаления лёгких?

— Нет… кажется, не было, — виноватым голосом ответила женщина.

— А краснухи?

— Тоже… нет.

— И желтухи не было?..

— И желтухи…

Я долго допрашивал бедную женщину, перечисляя все известные мне болезни, и когда наконец в ответ на мой вопрос о «свинке» женщина почему-то радостно воскликнула: «Да, да, это было!» — я ей строго заметил:

— Вот видите! А вы забыли…

Вечером дедушка сказал, что моя личная инициатива убыстряет приём больных, и с тех пор я стал интересоваться прежними болезнями всех дедушкиных пациентов.

Особенно мне нравилось, когда отдыхающие мамы записывали на приём своих отдыхающих детей. Пациенты были моего возраста, но их мамаши, у которых в дни болезни детей всегда бывал какой-то испуганный и несчастный вид, да и сами дети тоже смотрели на меня так, словно я был старше их лет на двадцать, а может быть, и на сорок, и от меня лично зависело, будут ли они ещё хоть раз купаться в реке Белогорке и прохлаждаться (то есть прогреваться) на пляже или же так и проболеют до конца своего отдыха.

— Чем болели в раннем детстве? — спрашивал я у тех, у кого «позднее» детство ещё не прошло. И потом начинал подсказывать: — А дифтерит не забыли? А бронхит? А стрептококковую ангину?..

Чем дольше я помогал дедушке, тем больше всяких болезней было у меня в запасе, и я иногда произносил такие названия, о которых, я уверен, даже наш высококультурный и образованный Веник никогда не слышал и не подозревал.

Теперь уж, конечно, я интересовался и тем, на что больные жалуются, что они ощущают, заранее мерил им температуру, и это всё тоже очень подробно заносил в регистрационные карточки.

Иногда, записывая на приём, я давал больным советы, к которым они очень внимательно и чутко прислушивались, точно разговаривали с самим дедушкой, а не с его медицинским братом.

— Вот видите, как нехорошо, — солидно и неторопливо упрекал я какую-нибудь мамашу. — Ваш сын перегрелся на дневном солнце. Это потому, что он пренебрегает ультрафиолетовыми лучами, которые бывают только по утрам… Вот видите, — упрекал я другую, — как это всё скверно получилось: ваша дочь объелась красной смородиной. Да ещё и зёрнышки не выплёвывала. Мы, наверно, выпишем ей вечером касторку или что-нибудь вроде этого…

Вообще с самими несовершеннолетними пациентами я никогда не разговаривал, а обращался только к их родителям.