И в этот момент он вошел в нее языком. Она охнула, напряглась, прижала тыльную сторону ладони к губам, чтобы заглушить рвущийся из горла крик. Он легонько сжал ее запястье и отвел руку.

— Никто тебя не услышит.

Только он. А Джайлз жаждал слышать каждый шепот, каждый стон, каждый захлебывающийся лепет. Каждый вопль.

Он действовал по воле инстинкта, инстинкта, которого сам не понимал и не узнавал. Он думал, учитывая то обстоятельство, что он не может… не в силах подарить ей свою любовь, его долг — дать ей наслаждение, какого не ведала ни одна женщина. На это он вполне способен… взамен того, что хочет от нее.

То, что ему нужно. И то, что он получит. Возьмет сам.

Поэтому он старался сделать этот момент особым, необыкновенным, более ярким. И с ней это было нетрудно. Она так не похожа на тех женщин, что он знал до нее. В ней крылось столько страсти: безграничное, безбрежное море щедрого тепла, редкая награда за его плотские порывы. Безжалостный тупой варвар-дикарь не желал ничего другого, кроме как схватить, сжать, вонзаться снова и снова… и его не оставляло гнетущее подозрение, что его сегодняшние действия были по крайней мере частично оправданы возможностью того, что, если он заставит ее раз за разом биться в экстазе, позже она будет более склонна позволить ему… его истинному «я» хватать, сжимать, вонзаться снова и снова…

Она была щедрой и безоглядной, хотя, несомненно, невинной — взять хотя бы ее реакцию на его грудь, — качества, с которыми он не сталкивался раньше и теперь был отчего-то ими тронут. И все же одновременно обладала пониманием, неким чувственным чутьем, странно контрастирующими с этой невинностью.

Но после сегодняшней ночи невинность уйдет навсегда, и странный контраст тоже исчезнет.

Эта мысль вернула его к действительности. Он поймал ее руки, опустил, сжал запястья и вернулся к единственному занятию, способному немного задержать натиск безжалостного тупого варвара-дикаря.

Во рту оставался вкус терпких яблок и какой-то смутно знакомой пряности. Он продолжал лизать ее и улыбнулся про себя, когда она застонала. Плечами он продолжал раздвигать ее бедра, достаточно широко, чтобы делать с ней все, что намеревался, медленно, тщательно. Не торопясь.

Он знал, до какого состояния доводит ее, знал, когда отстраниться, подождать, легко коснуться языком ее набухшей плоти, пока она не успокоится. Знал, когда скользнуть в ее медовое тепло и начать пиршество.

Звуки, которые она издавала, были бальзамом и яростным кнутом для его изголодавшегося жадного «я», которое только она одна и могла спровоцировать. Но он был полон решимости продлить удовольствие их слияния, и не только ради нее.

Хотел исследовать ее, как путешественник — неизведанные земли, узнать как можно больше тайн и секретов именно сегодня. И сам не знал почему. Знал только, что жажда завоевания велика, а цель кажется достойной. Здесь, среди атласных простыней, им правил инстинкт и только он.

Она действовала на него, как ни одна другая женщина. С ней он чувствовал себя исполненным некоей пульсирующей энергии; Энергии жизни.

Она стонала и извивалась. Но он крепко стискивал ее, удерживая на краю обрыва, хотя и чувствовал трепет ее бедер, туго сжатую спираль напряжения. Понимал, что настало время.

Джайлз почти ощущал, как соскальзывает узда, как падают поводья, когда он высвободил ее запястья, извернулся и сорвал с себя брюки. Пинком отшвырнув их подальше, он вернулся к ней, но тут же присел, скрестив ноги и сложив руки на бедрах, стал наблюдать за Франческой в ожидании, когда дрогнут ее ресницы.