На мостике все больше заваливающегося на левый борт «Корейца» Беляев командовал эвакуацией команды. К более низко сидящему левому борту подошли два поврежденных в быстротечной схватке с японскими коллегами русских миноносца. Третий подранок уже снимал команду с тонущего «Новика». Удачно отослав на первый миноносец Йэссена, которого он попросил «присмотреть за погрузкой раненых» командир «Корейца» был уверен, что теперь его замыслу никто помешать не сможет. Он прекрасно понимал, что из пяти с половиной сотен членов экипажа на момент утопления крейсера в живых осталось человек четыреста. Понятно, что кто — то не успеет или не сможет вовремя подняться на верхнюю палубу, кого — то уже на ней достанет осколок снаряда, ведь японцы так и не перестали обстреливать его корабль, но это не меняло главного. Снять всех на два маленьких эсминца да еще и за столь короткий промежуток времени — шансов не было. Значит ему, как командиру корабля, который ОБЯЗАН покидать корабль последним уходить с него тоже нельзя. Иначе он не сможет потом смотреть в глаза другим офицерам флота. Примерно это он и сказал поднявшемуся на мостик Франку, который в своей извечной манере не выпуская сигарету изо рта сначала пошутил, «что его не оставляет чувство, что все это с ним уже было», а потом поинтересовался, «не пора ли и нам направляться к «Громкому», из машинного и котельного ушли кстати все?».

 — Вы уверенны, что это правильно? А что по этому поводу сказал Йэссен? — невинно поинтересовался у командира Франк, прислонившись как и Беляев к броне рубки и держась за поручни мостика — из за все нарастающего крена стоять на ногах было все труднее.

 — Знаете, ФИО Франка , я как то забыл у него спросить разрешения, а никаких приказов он мне не отдавал. И сейчас уже точно не отдаст — ибо уже перешел на «Громкий», — отозвался Беляев, для которого вторая за год гибель вверенного ему корабля, снова сопровождающаяся потерями в команде, очевидно была слишком большим потрясением, — вам же я приказываю покинуть корабль. Это касается и вас, — обратился он к паре мичманов все еще остающихся на мостике.

 На палубе разорвался очередной шестидюймовый снаряд с «Хатсусе», изрядно проредивший толпу спасающихся матросов и заставивший пригнуться на мостике четверку офицеров. Подняв головы мичмана увидели стоящего над бесчувственным телом Беляева Франка, который сжимал в руке полуметровый обломок поручня мостика. Вырванный железными пальцами богатыря кусок стали весил не менее пяти килограмм. Конец импровизированной дубинки был испачкан чем то красным. Подозрительно совпадавшим по цвету с пятном, которое быстро набухало на тыльной стороне фуражки лежащего ничком командира «Корейца». Франк, под оторопелыми взглядами молодых офицеров обеспокоено склонился к лежащему командиру, —

 — Я не переборщил часом, рука то у меня тяжелая, да и у самого нервы не к черту, — проворчал он проверяя пульс у командира и убедившись в том что тот дышит, повернулся к мичманам, — так, господа — товарищи офицеры. Если кто — то из вас, хоть когда, хоть кому кроме своих внуков расскажет, что это не прилетевший от взрыва обломок дерева контузил командира... Пусть прыгает за борт прямо сейчас, ясно? А то второй раз я действительно могу чуть — чуть и переборщить с силой удара...

 Для верности Франк покачивал куском поручня в такт своим словам, что безусловно придавало им дополнительную вескость.

 — А почему внукам можно, — не понял молодой штурман прибывший из Севастополя на замену получившего под свое командование вспомогательный крейсер «Обь», — и что нам теперь делать с Беляевым?

 — Если вы, даст бог, доживете до внуков, то тогда уже можно будет рассказать о «делах давно минувших дней».