Наутро, моделирование оказалось довольно длительным процессом, если заниматься им всерьез[47], «бой» возобновился. Спустя пару часов, мне пришлось вмешаться в конфликт, почти переросший в драку, между руководителями групп обсчета попаданий. Капитан третьего ранга Ямамото, руководитель японской группы, обвинял капитана третьего же ранга (во всех случаях офицеры обоих сторон назначались одного звания, во избежание накладок с субординацией) Витгефта, командира группы русской, в жульничестве. Бравому самураю не понравилось, что главный калибр «Сисоя», молчавший уже более получаса, внезапно ожил и шестью залпами в упор накрыл уже почти подошедшую на дистанцию выстрела торпедой «Адзуму». Русский офицер с горячо доказывал, что время ввода в строй носовой башни помнит с точностью до минуты, ибо сам принимал участие в ее ремонте, помогая перетаскивать сломавшуюся вилку вертикального наведения из подбитой снарядом кормовой башни в носовую. Ямамото, с пеной у рта, пытался доказать, что перенести по верхней палубе под огнем двухсоткилограмовую железяку сложной формы вообще невозможно. На что был послан русским... Послан к судовому журналу «Сисоя», в котором должна была быть запись о точном времени открытия огня носовой башней. Пришлось отправлять в Петербург запрос, ответ на который пришел только утром следующего дня, подтвердив правоту русской стороны. Но у тому времени в этом уже не было никакой необходимости. К утру оба спорящих офицера (по совместному приказу меня и Руднева, в его версии это выглядело как «хоть спои его насмерть, но помирись») уже выпили по паре бутылок как саке, так и водки, и готовы были верить друг на слово во всем, кроме рыбалки, войны и любви.

 Пока «Адзума», пережившая в реальности войну, виртуально (это интересное слово ввел в оборот адмирал Руднев специально для случаев моделирования) заваливалась на борт, ее убийца «Сисой» все более отставал от русской колонны. Оказавшись между линиями он принял на себя всю ярость сосредоточенного огня японского флота и... Самый маленький из русских броненосцев упорно отказывался тонуть. Самое смешное, что быстро отправиться на дно ему мешали сами японские снаряды. Не успел он лечь на левый борт и опрокинуться, как новая порция попаданий уже в правый борт вызвала затопления ряда отсеков и — спрямила крен[48]. Находящийся к тому времени уже посреди японской колоны броненосец на остатках пара попытался пойти на таран «Фудзи». «Конго» от огня русских броненосце в упор уже почти лег на борт, а мое «Мияко», получив попадание в котельное от не желавшего выходить из боя «Сунгари», оказалось под атакой пары русских эсминцев без хода. С Востока накатывались корабли Камимуры а ушедшие на Север русские «Пересветы» оставались вне свалки и на выбор расстреливали сосредоточенным огнем один броненосец за другим. Дальнейший ход боя я вынужден был наблюдать в качестве зрителя, ибо даже если бы я пережил попадание в мое маленькое авизо русской торпеды (одной из четырех выпущенных), управлять боем со спасательной шлюпки я уже точно не мог.