Он хлопает глазами.
– Майер, я соображаю только в стендапе, музыке и напитках. Почему бы тебе самому не выступить перед девчонками?
– Да с чем же я перед ними выступлю, старик?
После рождения Хейзл я писал только сценарии для телевидения. Тот материал, с которым я когда то выходил на сцену как комик, не рассчитан на семилетних детей и не адаптирован для глухонемых. Моей сегодняшней аудитории нужно, чтобы шутки не столько звучали, сколько выглядели смешно.
А ведь в обычном стендапе так много зависит от интонации! Посредственную остроту можно вытянуть, если правильно ее произнести. Человек, который не слышит, не сможет оценить голосовых нюансов. Чтобы не проигрывать при переводе на язык жестов, шутка должна быть идеальной! И я уж не говорю о том, что в последнее время я писал в основном о жизни одинокого родителя – маленьких девочек таким не рассмешишь.
Почувствовав легкое прикосновение к плечу, я поворачиваюсь на барном стуле и вижу Хейзл.
– Папа, можно мы откроем подарочные мешочки и съедим сладости? Или надо подождать до после пиццы? – спрашивает она.
– Открывайте, солнышко. А пицца уже едет.
Хейзл улыбается и кивает. Держится молодцом, как всегда. И все таки я вижу, что она разочарована, и с досады произношу то слово, которого обычно не говорю при детях. Особенно если они слышат. Голова Олив тут же поворачивается ко мне. Черт!
– Извини, Олив.
– Ничего. Я не скажу маме, – обещает девочка.
Дверь распахивается, впуская в клуб шум проливного дождя и резкий дневной свет. На контражуре вырисовывается чья то фигура.
– Ну кто там еще?! Я же вроде все запер! – рычит Ланс. – Джонс! Нет! В миллионный раз тебе говорю!
Фигура – предположительно, Джонс – захлопывает за собой дверь, выпрямляется и топает к нам.
– Ланс! Верни мне работу или хотя бы дай выступить сегодня, старый ты…
– Эй, поосторожней с выражениями, у меня тут дети, – инстинктивно говорю я девушке, то есть женщине.
С ее волос, прилипших к голове, текут ручьи. Кажется, эта особа несколько часов простояла под дождем без зонта.
– Дети? В баре? Среди дня? Если так, то уместно сказанное крепкое словцо – это, пожалуй, еще не самое большое огорчение, которое их ждет, – морщится девушка и поворачивается к Лансу. – Послушай, я ведь извинилась. А вообще я не просто так встала к микрофону: клиенты начали уходить, потому что здесь можно было подохнуть со скуки. Ты мог бы мне и спасибо сказать, я заработала для тебя неплохие деньги.
– Твое место в баре, Фарли, а ты его бросила.
– Во первых, я бы не бросила, если бы ты дал мне возможность выступать нормально, а не только в «Открытом микрофоне». Я тебя уже сто лет об этом прошу. Во вторых, люди чуть не лопались со смеху. Гоготали так, что на улице слышно было. Сидячих мест не осталось, многие стояли. Просто заходили, слушали и хохотали. Даже без выпивки. Ланс, дай мне сегодня еще раз выступить!
Девушка бросает в мою сторону взгляд, означающий: «Чего уставился?» – и поворачивается к Лансу, а потом, хлестнув себя по подбородку собственными мокрыми волосами, – опять ко мне. Смотрит на меня и моргает.
– Черт. Я вас знаю.
– Неужели?
– Вы Майер Хэрриган.
Она поднимает темные брови и округляет янтарные глаза. Я озадаченно мотаю головой.
– Откуда вам это известно?
Девушка слишком молода, чтобы быть моей зрительницей.
– Я видела вас. Пару раз. Вернее, живьем, конечно, ни разу, зато все ваши выступления, которые есть на «Ютьюбе», я засмотрела до дыр.
Не зная, что на это сказать, я издаю только удовлетворенное «хм».
– Я правда заслужила место в сегодняшней программе. |