— Твои деньги или свои? — уточнила Янатаха.

— Да мои, мои, в тех же самых купюрах, — махнул рукой Щеглов. — У кого он их раскопал? Ну, видать, где-то свои ребята были, тряханул козлов каких-то, пока они из школы уйти не успели, вот деньги мне и вернул.

— А тебе не приходило в голову, — нахмурилась вдруг Янатаха, — что Запорожец сам у тебя деньги стибрил, а потом вернул, ну, чтобы войти в доверие.

По растерянному виду Щеглова я поняла, что такой вариант не приходил в голову этому честному, но простоватому парню.

— Слушай, — сказал он, — ну точно! Как же я сам сразу не допетрил? Он же вроде все время и был у меня на виду. Неужели он это сделал, гад?

— Ну, теперь уж он тебе не признается, — развела я руками. — Только вот из-за этого пришлось тебе ключи от дачи и выкладывать. Ты ведь честный!

— Ну да, — хмыкнул Щеглов. — А что ж я — козел? Человек мне помог, а я ему ключи на неделю не дам?

— А зачем он просил ключи? — насела я на Щеглова.

— Ну это, — покраснел Щеглов, — ну он сказал… Ну, в общем, у него там девчонка какая-то из института, ну он встречаться, что ли, с ней там хотел, не знаю я…

Видя, что каждое слово в этом нелегком разговоре дается Щеглову с трудом, мы перестали его пытать, тем более что к нам присоединился Мамочка, а при нем нам на такие темы разговаривать было бы неудобно.

— Женя, — протянул руку Щеглову Мамочка, и мы с удивлением для себя поняли, что до сих пор не знали — как же именно звали Мамочку.

— Олег, — пробасил Щеглов и пожал протянутую ему руку. — Ас чего вы взяли, что он прячет там какого-то мальчишку?

Сбивчиво, в три голоса, мы стали рассказывать историю нашего расследования Олегу. Чувствовалось, что понимал он далеко не все, но, поскольку все мы говорили громко и убедительно, тоже в ответ кивал головой. Вскоре разговор нам пришлось прервать, потому что подошла электричка и в первом тамбуре мы увидели Ирку.

— Никто не звонил, — покачала она головой. Ирку мы утром не взяли с собой, потому что она должна была дежурить на телефоне. Вдруг все-таки мы ошибались с Леней Запорожцем и вышли на очередной ложный след.

— Да уж, звонков теперь, надеюсь, не будет, — взяла я Ирку за плечи и повела в вагон. — Звонилыцик наш теперь в сарае сидит, а телефона туда еще не провели.

Все двадцать минут Ирка то и дело порывалась расспросить о подробностях то нас, то Щеглова, но, поскольку об Игорьке ничего такого, что бы знала она, не знали ни мы, ни Олег, то ничем успокоить Ирку мы не могли.

За окном тем временем мелькали нежно-изумрудные косогоры, расцвеченные золотыми головками одуванчиков и мать-и-мачехи; участки земли, каждый из которых был обнесен полутораметровым забором, сляпанным из всякой всячины — от самолетных крыльев до березовых прутьев; угрюмые, будто обиженные на жизнь, брошенные хозяевами собаки, трехэтажные особняки "новых русских", которые, вероятно, не выдержав местной жизни, стали уже "новыми американскими" или "новыми венесуэльскими"; какие-то диковатые пейзажи с дымящими трубами, покореженными цистернами, сваленными вдоль ржавых рельсов — ответвлений местной железной дороги; замусоренные овраги, над которыми гордо, словно аристократы, возвышались стройные сосны и чистенькие по причине заболоченной вокруг местности березовые рощи.

Поезд неспешно ехал себе вперед, притормаживая и кланяясь каждой станции, неспешно набирал ход.