Не скоро уснула Маша: то один, то другой напев «Щелкунчика» выплывал из памяти. Вспомнился ей почти целиком длинный симфонический отрывок перед концом: дети — Маша и Фриц — спят в своих кроватях, но они уже не дети, они подростки. И казалось, пока они спят, композитор рассказывал им о себе: то ли вспоминал собственное отрочество, то ли скорбно предупреждал о чем-то их, только начавших жить…

…На стене, где-то высоко и далеко, висело зеркало. Высоко и далеко, но Маша видела в нем свое отражение. Свое и не свое, ибо эта похожая на нее девочка была и Щелкунчиком, растрепанным, уродливым, с выпученными глазами.

«Нет, это не я, — думала Маша в своем сне. — Или, может быть, это моя душа?» Но музыка, которая слышалась ей, — музыка маленькой Тани Лариной — говорила другое. И зеркало исчезло вместе с обидным отражением.

…Мысль о заколдованной душе кажется ей убедительной, и она относит это к Андрею. Превращение Щелкунчика в Принца — это не изменение наружности, а обновление души. Он вернулся к своему первоначальному облику. Но как снять чары? Это в сказке происходит сразу, а так многие годы надо потратить, чтобы вернуть человеку его потерянную душу.

Потом видит она старичка дворника, который утром принес елку и напророчил беду. Но это не дворник, а колдун Дроссельмейер с его клекочущим смехом. От этого смеха зал превращается в дровяной сарай, где живут крысы. Та, что однажды напугала на антресолях маленькую Миру, здесь царица. В темноте поблескивают ее злые глазки, и видно, как движется в короне из светляков плоская голова.

И оттого опасные, крадущиеся гармонии выползают из всех углов. А за окном слышен хор снежинок и звук благородного глокеншпиля. Какая музыка победит? От этого зависит спасение. Чье? Андрея? Да, все дело в нем, хотя его и не видно. Снежинки, помогите ему…

Глава двенадцатая

НЕОКОНЧЕННЫЙ МЕСЯЦ

Никогда, кажется, люди не были так деятельны и полны надежд, как ранним летом сорок первого года. Володя каждое утро бежал к домашним с газетой, громко объявляя на ходу:

— Огромная добыча угля в Донбассе!

Или:

— Ожидается небывалый урожай.

Или еще что-нибудь такое же: общее и значительное.

Но было много интересного и вокруг. Даже во дворе. Когда жильцов спрашивали об их жизни, они отвечали: «Спасибо, без перемен». А перемены были.

Как раз перед майским праздником стало известно, что муж Поли, пограничник Лев Штаркман, отлично выполнил боевое задание на Дальнем Востоке и был награжден. Поля кружилась и пела и твердила Мире, что ее отец герой. Довольная бабушка хмурилась:

— Нечего забивать ребенку голову. Главное, он скоро будет здесь.

Митя Бобриков избавился даже от троек; он собрал вместе с Володей приемник и теперь уже не говорит, что ему только спать хочется, хотя племянница все еще не устроена и по-прежнему неспокойна.

Скоро он поедет в Артек. Ольга Битюгова сказала:

— А я буду совсем рядом: мой санаторий в Гурзуфе.

В субботу вечером Володя пошел в кино. Немного смутно было на душе, оттого что Битюгов сказал сегодня ему и Коле:

— Конечно, мы сильнее всех. Но международное положение очень тяжелое: вся Европа в огне, и не может быть, чтобы нас это не задело.

Но потом опять стало весело. В хронике показывали как раз то, о чем Володя недавно прочитал в газете. На экране высилась домна; корреспонденты задавали вопросы трехглазым шахтерам, и те отвечали уверенно и спокойно.