Мужчина, которого мы уже однажды видели, в расцвете лет или разве только чуть-чуть постарше, открыл дверь; смуглое лицо, черные, как смоль, волосы выдавали в нем южанина либо человека иудейского происхождения, но этому противоречили его необыкновенные блекло-голубые глаза: они могли принадлежать только северянину; их ясная светлая лазурь составляла разительный контраст с черными кустистыми бровями. По первому впечатлению могло показаться, что лицо и волосы были всего лишь нарисованной маской — ведь только у светлокожего блондина могли быть такие светлые глаза.

— А, это ты, Кристиан, — сказал хозяин дома, искоса глянув на мальчика странным взглядом.

В глазах Кристиана смешивались привязанность и страх, ибо в присутствии крестного ему всегда бывало немного не по себе, вроде как от игры водяного или взгляда змеи. У себя дома Кристиан тосковал по крестному, мечтал пойти к нему в гости; но в его доме, как нигде больше, он испытывал неприятное чувство, какое охватывает нас в тесной кладбищенской часовне или в большом лесу, где мы сбились с пути. При каждом посещении Кристиан получал от крестного две «селедочных чешуйки», как называют в народе маленькие тяжелые медные монетки, идущие по шесть штук за скиллинг (кстати, они тоже назывались скиллингами); по не это привлекало его; нет, его привлекали удивительные истории о непроглядных еловых чащах, о глетчерах, о водяных, троллях и великанах, а больше всего привлекала музыка. Скрипка на свой лад рассказывала такие же удивительные вещи, как те, что крестный выражал словами.

Впустив мальчика, норвежец тут же снова закрыл дверь. На стенах в комнате висели грубо намалеванные картины, особенно интересовавшие Кристиана, — это были пять частей из «Пляски смерти», раскрашенные рисунки по мотивам картин в церкви святой Марии в Любеке.

Никто не мог уклониться, всем пришлось танцевать, от Папы Римского и императора до младенца в люльке, который недоуменно пел:

Кристиан посмотрел на картины; некоторые были повернуты к стене, и мальчик спросил почему.

— Это такая фигура в танце, — сказал крестный и повернул их лицом. — У них закружилась голова от пляски смерти. Ты долго сидел под дверью?

— Нет, совсем недолго! Ты играл, и я хотел послушать. Зато если бы я был в комнате, увидел бы пляску смерти, от которой у картин закружилась голова. Ведь ты сказал мне правду?

— Возьми их себе. — Крестный стал снимать со стены картины. — Скажешь отцу, что я их тебе подарил. Стекла и рамы я оставлю себе. Это красивые картины. Теперь ты любишь меня? Ведь я добрый? Скажи мне.

Мальчик подтвердил слова крестного, все-таки немного побаиваясь его.

— А почему ты не взял с собой подружку? Кажется, ее зовут Наоми? Вы могли бы прийти вдвоем.

— Она уехала, — вздохнул Кристиан. — Уехала в коляске с важным кучером.

И он, как умел, рассказал, что произошло. Крестный слушал с интересом и улыбался. Смычок плясал по струнам, и, если скрипка пела о том же, о чем думал крестный, улыбаясь такой улыбкой, это наверняка были лихорадочные, злые мысли.

— Научись и ты играть на скрипке! — вдруг воскликнул крестный. — Глядишь, и разбогатеешь. Игрой ты сможешь и зарабатывать, и прогонять прочь заботы, если они у тебя будут. Вот тебе моя старая скрипка, свою лучшую я пока не отдам. Смотри — пальцы надо держать вот так.

Крестный поставил пальцы мальчика, взял его другую руку со смычком в свою и стал водить ею по струнам.

Звуки пронзили трепетом все тело мальчика: еще бы, ведь он сам произвел их! Его уши воспринимали каждую ноту, а маленькие пальчики гибко склонялись к струнам. Почти час продолжался этот первый урок, а потом крестный сам взял скрипку. Он играл звуками, как жонглер играет золотыми яблоками и острыми ножами.