— Отведи меня в сортир, доченька! Самой мне никак не дойти.

— Так давайте я вам «утку» подам.

— Нет, нет, нет! — заупрямилась старушка. — Ни в коем случае! Как же это можно? В коридоре, прилюдно…

Алена помогла ей встать с каталки, надеть вытертый больничный халатик, стоптанные тапочки не по размеру и повела в конец длинного больничного коридора.

— А мне сто пять лет, — доверительно сообщила старушка.

— Да быть того не может! — подивилась Алена. — Вы так замечательно выглядите!

— Еле хожу, — пожаловалась та. — Ноги последнее время словно чужие.

— С чего бы это? — съязвила, обгоняя их, Ольга. — В таком цветущем возрасте еще бы бегать и бегать.

Алена проводила ее укоризненным взглядом.

— Как же вы, бабушка, руку сломали?

— Меня зовут Екатерина Юрьевна, — поправила старушка. — А руку я сломала по собственной глупости. Кошелек у меня украли. Денег там было не бог весть сколько, а все равно пришлось пересесть на хлеб и кашу, чтобы, значит, до пенсии продержаться. Пришла я в магазин, сумочку держу крепко, а что ступеньки мокрые — внимания не обратила, вот и упала. Зато теперь уж точно до пенсии дотяну на казенных-то харчах. Нет худа без добра.

— Харчи-то не густы.

— Да много ли мне надо? Курочка по зернышку клюет…

Она остановилась отдохнуть, тяжело опираясь на Аленину руку, вгляделась ясными голубыми глазами.

— Какая ты красавица! И лицо твое хорошее. Ангельское. У меня друг есть — батюшка — душевный человек. Мы с ним вместе за тебя помолимся. И ты молись, доченька. Молитва, она большие чудеса делает — и исцелит, и утешит, и дорогу укажет. С ней все свои тяготы одолеешь.

— А вам кажется, у меня есть тяготы? — улыбнулась Алена.

— Есть, милая, есть. И будет еще немерено. Только ведь нам дается по силам нашим. Каждому по своим — кому сколько вынести. И тебе за добро воздастся полною мерой. Ты помни об этом в горестях-то…

29

Вот и пойми, утешила ее старушка Екатерина Юрьевна или, наоборот, напугала до полусмерти грядущими многими бедами? А кто сказал, что в жизни будут только праздники? Как поется в одной хорошей песне, «это праздник со слезами на глазах». Палка о двух концах. С одной стороны все прелести бытия, а с другой — невосполнимые утраты, болезни, разочарования, обиды и одиночество. Но, если ты сыт и имеешь теплую нору, где можно укрыться с хорошей книжкой… тебя все равно будут терзать воспоминания о невосполнимых утратах, точить болезни и мучить обиды. Конечно, болезни можно лечить, обиды прощать, а к разочарованиям, одиночеству и невосполнимым утратам отнестись философски. Но это уж у кого что получится.

Как, например, философски отнестись к маминому уходу? Сказать себе: «Все мы смертны, и тебя не минует чаша сия»? И что? Станет легче?

Вот она отнесла в гостиную мамину фотографию, убрала в стенку, поставила на полочку за стекло, а раньше держала на столике в изголовье кровати. И каждый раз при виде мамы мучилась и долго не могла заснуть. И утром, открывая глаза, смотрела на мамино лицо, и сердце сжималось от боли.

Конечно, любой психолог скажет, что она поступила правильно. Но что же получается? С глаз долой — из сердца вон?

Она теперь часто перебирала старые снимки — первое время не могла, сразу начинала плакать. Фотографии Славы душу не бередили. Наверное, потому, что она совсем его не помнила и ничего про него не знала — биологический отец, не оставивший следа в ее жизни.