Отступать он не собирается. Но укрепить свои позиции и сделать их несокрушимыми - надо. И он продолжает работать: собирать новые факты, обдумывать, уточнять.

К тому же ведь остается еще неясной, не разгаданной до конца другая главная загадка. За нее упорно цепляются защитники неизменности видов. Где же в самом деле прямые, неопровержимые доказательства превращения одного вида в другой? Куда деваются промежуточные, переходные формы? Ведь они должны быть обязательно! Почему же их нет?

Дарвин уже понимает, в чем главная причина этого. Процесс эволюции - медленный, растянут на века и тысячелетия. Изучающим его нельзя рассчитывать на то, будто удастся наблюдать сколько-нибудь заметные перемены собственными глазами на протяжении своей жизни. Ученым приходится восстанавливать ход эволюции косвенным путем, с помощью логических умозаключений. И никаких экспериментов не поставишь.

Ламарк привел в одной из статей хороший пример: существу, живущему лишь секунду, часовая стрелка покажется неподвижной, навсегда застывшей в одном положении. Так и виды. Их превращения происходят слишком медленно для того, чтобы мы могли их заметить. Но множество фактов из сравнительной биологии, эмбриологии, палеонтологии эти перемены подтверждают.

А человек сознательным, искусственным отбором способен ускорять этот процесс. За сравнительно ничтожное историческое время он вывел столько удивительных пород нужных ему животных и растений. Порой они отличаются друг от друга больше, чем различные виды.

Дарвин уже догадывается, куда исчезают промежуточные формы, почему их нет: они еще плохо приспособлены к изменившимся природным условиям, и селекционеры и природа беспощадно выбраковывают, уничтожают эти пробные варианты. К тому времени, когда создание нового вида бывает завершено, они уже все вымирают. («Я точно помню то место дороги, по которой я проезжал в карете, где, к моей радости, мне пришло в голову решение этой проблемы».)

Дарвин записывает в рабочей тетради: «Что касается (вопроса о том), как образуются виды, учение Ламарка о «желании» абсурдно (а равным образом и доводы против него, а именно - как жила, какой была выдра до того времени, как она стала выдрой, - ну, разумеется, существовала тысяча промежуточных форм. - Противник скажет: покажите мне их. Я отвечу: да! если вы покажете мне каждую промежуточную ступень между бульдогом и борзой)».

Но, пожалуй, это скорее лишь удачный ораторский прием в предстоящем неизбежном споре. Нужны неопровержимые доказательства... («Увы! - самая непоколебимая уверенность автора теории в своей правоте ни в какой мере не является залогом ее истинности!..»)

Значит, опять за работу. Возможно, она шла бы быстрее, но ученый частенько отвлекается, захваченный какой-нибудь интересной идеей. Начав обрабатывать усоногих рачков, собранных во время плаванья, он так увлекся, что надолго забросил все другие исследования. День за днем Дарвин препарировал не очень ловкими пальцами крошечных рачков и внимательно изучал тончайшие особенности их строения под микроскопом. Весь дом пропах быстро портившимися рачками. («Не сомневаюсь, что сэр Э. Булъвар-Литтон имел в виду не кого-нибудь, а меня, когда вывел в одном своем романе профессора Лонага, написавшего два толстых тома о моллюсках-«блюдечках»...»)

Но Дарвин даже превзошел пародию на себя. Его увлечение усоногими длилось целых восемь лет, и за это время он выпустил о них четыре монографии! («Мой труд оказал мне весьма большую пользу при обсуждении в «Происхождении видов» принципов естественной классификации. И тем не менее я сомневаюсь в том, стоило ли затрачивать на него так много времени».)

Впрочем, друзья-ученые вовсе не считали это время потраченным зря. Гукер говорил ему, что делит жизнь друга на три периода: «просто собиратель в Кембридже; собиратель и наблюдатель - на «Бигле»; зрелый естествоиспытатель - после и только после работы об усоногих раках».