Изменить размер шрифта - +
Синтия стояла в одиночестве у окна, когда Питер позвал:

— Пойдем, потанцуем, Синни!

Так он прежде ласково называл ее.

— Нет, нет! — вырвалось у нее.

Она не позволит ему прикасаться к себе!

— Что ж, тогда поговорим! Кстати, надо чего-нибудь выпить. Тебе принести?

Синтия отрицательно покачала головой. Питер оставил ее на минуту и вернулся с бокалом виски с содовой.

— Какая ты хорошенькая, Синтия, почему не вышла замуж?

Она ответила просто, не задумываясь над жестокостью его слов.

— Я была медсестрой, Питер. У нас тут шла по-настоящему большая война.

Питер покраснел.

— Ты думаешь, я этого не понимал? Я хотел перевестись сюда, хотел воевать в британской авиации, но…

— Но не воевал…

Питер не выдержал прямого, открытого взгляда, пустился в объяснения, стал излагать резоны, которые, как поняла с тяжелым чувством Синтия, приводил уже не однажды, о долге, о пользе нации. Все это она слыхала не раз и от мужчин, и от женщин, тех, кто счел для себя предпочтительнее другой берег Атлантики, вдали от разбомбленной, разоренной Европы.

— Ладно, Питер, — мягко проговорила она, — у каждого своя совесть. Я не сторож своему кузену — сейчас уже нет.

— Черт побери, Синтия, ты всегда ко мне придиралась! Чем мне нравятся американки — с ними никогда не чувствуешь себя неловко, перед ними не приходится строить из себя святого.

— Не приходится?

— Нет, — гневно повторил Питер. Он поглядел на свой пустой стакан. — Пойду, налью еще виски. Может, все-таки, и тебе?

— Не надо, спасибо.

Синтия подождала, пока он вернется.

— Должен сказать, Шелфорд здорово подправил наш старый дом.

— Ты не против переделок, реставрации?

— Почему я должен быть против? Я рад — наконец-то на старое семейное гнездо нашлись деньги. А то была всегда просто огромная лачуга. Здесь теперь можно жить. Завтра Шелфорд хочет показать мне всю усадьбу. Хорошо бы ты поехала с нами, подскажешь, если нужно, как зовут старых арендаторов — вряд ли я вспомню их имена, да, наверно, и не узнаю никого.

Синтия не отвечала. Питер сделал большой глоток и, словно желая прервать затянувшееся молчание, заговорил:

— Послушай, Синни, ты ведь больше на меня не сердишься? Что оставил тебя, женился на Луизе? Конечно, я поступил подло, бросил тебя, но Луиза — да ты и сама видишь. Мы с тобой были так молоды, вряд ли что-нибудь толком понимали.

— Я не обижаюсь и не сержусь, Питер. Теперь уже нет.

Она повернулась и, ни на кого не глядя, вышла из гостиной. В холле кто-то взял ее под руку. Это был Роберт.

— Куда вы?

— Домой!

— Я прикажу, чтобы вас отвезли.

— Лучше я пройдусь.

Роберт открыл парадную дверь.

— Роллс здесь, — сказал он. — Я отвезу вас.

Она не стала ни спорить, ни благодарить. Ехали быстро. Синтия смотрела перед собой в темноту, прорезаемую светом фар.

Роберт остановил автомобиль у ворот виллы, вышел и открыл Синтии дверцу. Ему показалось, на глазах у нее слезы.

— Простите меня, — попросил он тихо и смиренно.

— Я ненавижу вас, Роберт Шелфорд! — горячо воскликнула она. — Ненавижу, слышите? Ненавижу! Сегодня вы хотели причинить мне боль. Что ж вы преуспели в этом, вы лишили меня единственного, во что я еще верила…

Голос у нее пресекся, она повернулась и побежала к вилле. Входная дверь за ней захлопнулась.

Роберт стоял, не двигаясь, в непроницаемой ночной мгле.

Быстрый переход