— И если такое случилось почти у всех…

— Вот именно к этому он и клонил, — подхватил Тео. — Понимаешь, обычно, если кто-то из твоих близких погибает от несчастного случая, твое сердце просто разрывается от горя, и, чтобы оправиться от шока, тебе нужно несколько месяцев или лет… И все вокруг тебя утешают, а от этого на душе становится еще тоскливее. «Время все лечит», — говорят они. Но если кто-то другой тоже переживает потерю, он не станет вгонять тебя в тоску, потому что некому будет тебя утешать. И у тебя не остается другого выбора, как взять себя в руки и вернуться к работе. Знаешь, это как с теми, кто пережил войну: любая война приносит людям горя больше, чем отдельная, личная трагедия, но после того как война заканчивается, люди просто продолжают жить. Все страдали одинаково, и нужно просто отгородиться от пережитого, забыть о нем и жить дальше. Вероятно, сейчас что-то подобное и происходит.

— Не думаю, что Митико когда-нибудь переживет потерю Тамико.

Вечером Митико должна была возвратиться из Японии.

— Нет-нет, конечно нет. Боль никогда не утихнет насовсем. Но Митико будет  жить дальше. Что ей еще остается?! Выбора нет.

Тут к их столику с подносом подошел Франко делла Роббиа, пожилой бородатый физик.

— Не возражаете, если я к вам присоединюсь?

— Привет, Франко. Никаких возражений, — ответил Ллойд.

Тео подвинул свой стул вправо. Франко сел.

— Знаешь, а насчет Минковского ты ошибаешься, — сказал делла Роббиа Ллойду. — Видения не могут относиться к реальному будущему.

— А почему нет? — поинтересовался Ллойд, подцепив вилкой салат.

— Вот посмотри. Давай отталкиваться от твоего предположения. Через двадцать один год у меня будет связь между мной, будущим, и мной, прошлым, то есть я, прошлый, буду точно видеть, чем занимаюсь я, будущий. Однако я, будущий, могу не сразу по внешним признакам понять, что связь с прошлым образовалась. Правда, это не имеет значения, так как я буду с точностью до секунды представлять, когда эта связь начнется и когда закончится. Не знаю, что было в вашем видении, а в своем я оказался, наверное, в Сорренто. Сидел на балконе и любовался Неаполитанским заливом. Очень красиво, очень приятно, но это вовсе не то, чем я стал бы заниматься двадцать третьего октября две тысячи тридцатого года, если бы знал, что пребываю в контакте с собой, прошлым. Уж я скорее оказался бы где-нибудь в таком месте, где ничто не отвлекало бы внимания у меня, прошлого. Ну, скажем, в пустой комнате или хотя бы там, где можно было бы смотреть на пустую стену. И в тот день, ровно в девятнадцать часов двадцать одну минуту по Гринвичскому времени, я начал бы громко произносить сведения о тех фактах, которые, по моему мнению, крайне важно знать мне, прошлому. Ну, например: «Одиннадцатого марта две тысячи двенадцатого года осторожнее переходи виа Коломбо. Можешь оступиться и сломать ногу». Или: «В твоем времени акции концерна „Бертельсманн“ продаются по цене сорок два евро за штуку, а к две тысячи тридцатому году одна акция будет стоить шестьсот девяносто евро, поэтому купи сейчас побольше этих акций — обеспечишь себе безбедную старость».