|
Или: «В твоем времени акции концерна „Бертельсманн“ продаются по цене сорок два евро за штуку, а к две тысячи тридцатому году одна акция будет стоить шестьсот девяносто евро, поэтому купи сейчас побольше этих акций — обеспечишь себе безбедную старость». Или, допустим: «Вот победители Кубка мира за каждый год между твоим и моим временем». В общем, в таком духе. Я все это записал бы на бумаге и читал бы с листа, стараясь наговорить как можно больше информации в окошко, которое будет открыто только одну минуту и сорок три секунды. — Немного помолчав, итальянский физик добавил: — А поскольку никто не сообщил, что занимался в своем видении чем-то подобным, это означает одно: то, что мы видели, не может быть реальным будущим для той временной оси, на которой мы сейчас находимся.
— Возможно, некоторые люди этим и занимались, — нахмурился Ллойд. — На самом деле широкой общественности пока известно о содержании только крошечного процента миллиардов видений. Если я собирался бы дать себе подсказку насчет акций и при этом не знал бы, что будущее изменить невозможно, первое, что я сказал бы себе, прошлому, было бы: «Ни с кем не делись этой информацией». Вероятно, те, кто поступил именно так, как предполагаете вы, просто помалкивают об этом. — Если бы видения были только у нескольких десятков людей, — возразил Франко, — это было бы вполне возможно. Но когда речь идет о миллиардах? Кто-нибудь непременно проболтался бы. На самом деле я твердо верю, что почти все попытались бы пообщаться с собой, прошлыми. Ллойд посмотрел на Тео и перевел взгляд на итальянца. — Они не стали бы этого делать, если бы понимали всю бесполезность этого. Если бы знали: ничто из сказанного ими никак не изменит того, что уже высечено на камне. — Или, может быть, все просто забыли? — предположил Тео. — Может быть, между нашим временем и две тысячи тридцатым годом память о видениях сотрется. Ведь мы забываем наши сны. Сон еще помнится в первые мгновения после пробуждения, но через пару часов полностью забывается. Может быть, за двадцать один год забудутся и видения. — Даже если бы все обстояло именно так — а нет никаких причин в это верить, — то все средства массовой информации, сообщающие о видениях, просуществовали бы до две тысячи тридцатого года, — решительно покачал головой делла Роббиа. — Все выпуски новостей, все статьи в газетах, все, что люди написали о себе в дневниках, в письмах друзьям. Психология — не моя область, и я не стану спорить о ненадежности памяти. Но люди будут знать, что произойдет двадцать третьего октября две тысячи тридцатого года, и многие предприняли бы попытки пообщаться с прошлым. — Минутку! — вмешался Тео, взволнованно подняв брови. — Минуточку! Ллойд и Франко удивленно на него посмотрели. — Разве вы не видите? Это же закон Нивена! — Кто такой Нивен? — поинтересовался делла Роббиа. — Американский писатель-фантаст. Он говорил о том, что в любой Вселенной, где возможны путешествия во времени, машина времени никогда не будет изобретена. Он даже написал небольшой рассказ, чтобы проиллюстрировать эту мысль. Ученый строит машину времени и, закончив ее создание, смотрит на небо и видит, что Солнце превращается в сверхновую звезду: Вселенная собирается с ним покончить, ей вовсе не нужны те парадоксы, которые кроются в путешествиях во времени. — Ну и? — спросил Ллойд. — Ну и это значит, что общение с собой, прошлым, — это форма путешествий во времени. Отправка информации по временной оси назад. И Вселенная могла заблокировать действия людей, попытавшихся это сделать. Заблокировать не чем-то настолько грандиозным, как взрыв нашего Солнца, а просто помешать этому самому общению с прошлым. |
