По тому, как она сухо кивнула, хотя рядом никого не было, Турецкий догадался. Ну конечно, пришло утро, и вместе с ним раскаянье… А впрочем, сам виноват. Кто так остроумно, весело и охотно рассказывал о себе? Полагая, что честность и откровенность — лучшая защита от всех неприятностей, подозрений и вообще любых взаимных «недопониманий». Вот и дотрепался, голубчик. Надо срочно менять тактику.

— Привет, — одними губами произнес он с видом заговорщика, — имею сногсшибательную новость.

Она спокойно посмотрела на него и кивнула. Слишком спокойно для женщины, которая только что не криком исходила минувшей ночью в его объятьях. И он уже, кажется, догадался почему. А догадавшись, тихонько пропел на мотив известной воровской песни:

— Обложили, суки, обложили, растерзали молодость мою… Ага?

И она снова кивнула с безнадежным видом:

— Ага…

— Плохо дело, — уже нормальным голосом заговорил он. — А ведь меня никто не спросил. Как думаешь, почему?

— Потому что уверены в справедливости своих слов. Мнений. Советов.

— Смотри-ка, сколько субъективных причин!.. Ну и что? Будем говорить в коридоре?

Лина открыла дверь в свой кабинет.

— Можем и здесь.

— А по-моему, лучше в машине. Можно стоять, можно ехать, можно целоваться, много чего можно.

— Не уверена, что еще можно…

— А давай проверим, — решительно сказал он и потянул ее за руку в коридор, и она, щелкнув замком, как-то неохотно пошла за ним, с сумочкой и тяжелым пластиковым пакетом в руке, который он, естественно, тут же забрал у нее.

Молча вышли на улицу и сели в машину. Турецкий достал из бардачка сигареты и спросил:

— Можно?

Лина неопределенно пожала плечами. Она уже говорила ему накануне, что ей не нравится, что он курит. Не надо это ему, вредно. А сейчас сделала какое-то безразличное движение. Александр смял пачку и выкинул ее в приспущенное окно. Лина усмехнулась.

— И что ты хочешь этим доказать? Что у тебя сильная воля? Я знаю.

— Обложили, обложили… — негромко повторил он.

— Нет, Саша, не обложили. Просто был разговор. С твоей тетей. Она очень беспокоится, что у вас с Ириной может рухнуть семейная жизнь. И я подумала, что, если мы с тобой продолжим наши… скажем так, нечаянные… временные отношения, рухнет не у тебя с твоей женой, а у меня. Причем по-настоящему и — действительно уже все. Давай посмотрим, как взрослые люди. Ну пошутили, поиграли… Ты меня, правду говорю, увлек. Но ты скоро уедешь, и, полагаю, навсегда, а мне здесь жить. И работать. И делать вид, что я с нетерпением жду супруга из далеких морей. И даже не догадываюсь о том, что у него в каждом порту — по «любимой» бабе. Зачем мне это, Саша? Пожалей, а? Я уже и так нагрешила, друг мой, как ты сам заметил, выше крыши.

— Жалеешь… — не спросил, а как бы констатировал Турецкий.

— Ничуть! — тут же горячо воскликнула она. — Я… боюсь.

— Чего?

— Влюбиться в тебя, глупый…

— А вот это я понимаю, — вздохнул он.

— То есть как? — Лина опешила.

— А вот так, — словно припечатал он. — У меня тоже был сегодня момент, когда… Ну, как бы сказать?.. Когда я осознал, что огромная радость от нашей с тобой встречи и… дальнейшего… уже начала перетекать, причем помимо всякой воли, в потребность, в необходимость постоянно теперь видеть тебя рядом и ощущать… руки вот… щеки, губы… всю тебя… Нет-нет, — заторопился он, словно испугался, что Лина перебьет его и мысль потеряется, — это уже другой уровень отношений.