Утром я не вспомнил о ночном происшествии и сразу занялся предотъездными делами. Где-то около часа дня, выкроив несколько свободных минут, я забежал в парикмахерскую, ибо не очень-то верил в существование оных в Туве. Первое, что я увидел, опустившись в кресло, — это… коричневый нос!

Я похолодел. Но не потому, конечно, что пробегал полдня с коричневым носом. Начитанный Поля де Крюи, я только теперь сообразил, что спешить мне надо не на вокзал, а на пастеровскую станцию делать уколы против бешенства! Один укол я бы успел сделать, но один укол ничего не решает, и, значит, следовало отказаться от экспедиции. Я провел в раздумьях несколько тяжких минут. Конечно, если крыса бешеная, то надо остаться. Ну а если она не бешеная и я зря останусь и не попаду в экспедицию?.. Было мне тогда немногим больше семнадцати, и часа через три, хромой и с покусанным носом, я уже сидел в поезде.

А на пути в экспедицию, о которой я сейчас собираюсь рассказывать, стояли преграды уже совсем иного свойства.

В первые послевоенные годы при географическом факультете МГУ еще существовало учреждение, которое коротко называлось НИИГ, а длинно — Научно-исследовательский институт географии. В 1948 году НИИГ организовал Восточно-Сибирскую экспедицию, которую возглавил замечательный ученый и человек Николай Николаевич Колосовский. Среди прочих отрядов значился в экспедиции и Восточно-Саянский, привлекший мое особое внимание. Экспедиция комплектовалась преподавателями, аспирантами и студентами МГУ, и в иное время я, наверное, без особого труда попал бы в экспедицию. Но в 1948 году я заканчивал университет и уже знал, что рекомендован в аспирантуру. Значит, в июне — государственные экзамены, в августе — приемные, и никаких тебе экспедиций.

И все-таки в экспедицию я попал. Наверное, это не частый случай в педагогической практике, но мне разрешили сдавать экзамены в аспирантуру раньше… чем я сдал государственные экзамены. Было это и весело, и удобно: сдашь экзамен по основам марксизма в аспирантуру, а дня через два идешь сдавать его как государственный; или, наоборот, сдал спецпредмет как государственный, а через день уже сдаешь его как аспирантский экзамен… Времени мне такая практика сэкономила уйму, и, главное, не пропал полевой сезон: Николай Иванович Михайлов, которому предстояло руководить работами в Восточном Саяне, зачислил меня с женой к себе в отряд.

Помню, что выехали мы из Москвы под проливным дождем, и дождь сопровождал нас до Урала. А за Уралом началась такая жара, что в пору было все что угодно отдать за пасмурное небо. «Молитвы» наши хоть и с опозданием, но дошли куда следует…

Экспедиция базировалась на Иркутск. Сначала предполагалось, что задержимся мы там совсем недолго, но на трудные по тем временам хозяйственные дела ушел почти месяц. Задержки накаляли, я бы сказал, обстановку в экспедиции, ибо «верхний предел» нашей работы зависел не от нас, а от сроков наступления зимы, которая в горах начинает напоминать о себе уже в конце августа.

Итак, повторяю, «средняя температура» нашей экспедиционной жизни приблизилась к критической, когда наконец наступил день отъезда. Рано утром 15 июля меня разбудил заместитель начальника экспедиции по хозяйственной части Ковзан.

— Беги, поднимай женщин, — лаконично распорядился он.

Женщины — моя жена Тамара и коллектор Нина Бергер — жили в другом общежитии, через улицу.

Я вышел из дому. Рассвет едва намечался. На противоположной стороне под ярким электрическим фонарем сидела какая-то компания. Я рысцой припустил к женскому общежитию, и тотчас за спиной у меня раздались крики.