– Да, да, да!

– А такое?! – расстегнув ширинку, вогнал член в горячее влагалище, – а такое?! Такое?! Такое?!

– Еще, еще, еще! – был ответ.

Застонав, она кончила. Жеглов проделал то же самое. Сказал, чувствуя себя счастливым дураком:

– Кажется, я изнасиловал богиню.

Она без сил села на скамейку.

– Не надо сидеть на холодном, – сказал он. – Матку простудишь.

– Мне было хорошо, – прошептала, ища приязнь в его глазах.

– Вставай, говорю, пошли к тебе. Мне не терпится посмотреть, как это получится в облаках твоей постели.

– Мне сказали, что я могу родить от тебя умного и смелого мальчика.

– Перестань об этом. Не то я почувствую себя подопытным кроликом.

– Без этого мальчика все, может статься, и не получится. Или получится совсем не то.

– Плевать. Сейчас я хочу в твою постель. Хочу тебя. И чуточку коньяка.

– Пошли? – встала, оправила платье.

– Пошли.

Они двинулись к «Трем дубам».

– А знаешь, почему я это сказала?

– Что?

– О мальчике?

– Почему?

– Потому что хотела убедиться в том, что ты именно тот человек.

– Мне хорошо с тобой. Так, как не было ни с кем…

– Почему?

– У тебя в глазах нет второго плана…

– Никогда не было… – ответила не поняв вопроса.

– Пошли скорее, – взяв ее под руку, повел к «Трем Дубам».

Они любили друг друга всю ночь. И в ее спальне, и в Подземном мире. Утром Генриетте позвонила Аннет Маркофф. Она сказала, что Эльсинор осаждают, и многие уже умерли.

27. Трое в лодке

Оставив женщину в подземелье, Жеглов ринулся к Эльсинору. Еще издали увидел в оконных стеклах пулевые отверстия. Из распахнутого окна фойе третьего этажа свешивался труп фрекен Свенсон. За балюстрадой парадной лестницы лежали трупы Моники Сюпервьель, Рабле, старшей медсестры Вюрмсер. У дверей Эльсинора стояли вооруженные люди, одетые в маскировочные комбинезоны. Жеглов сказал им, что по приказу Министра внутренних дел СССР расследует безобразия, творящиеся в Эльсиноре, показал удостоверение, и был после обыска пропущен. В тамбуре, у стены, сжимая мертвыми руками «Узи», лежал умиравший Жерфаньон. Жеглов, желая оказать помощь, присел рядом, однако консьерж недвусмысленно дернулся и застыл. Закрыв ему глаза, Жеглов прошел в фойе. Посреди, рядом с трупом Жюльена Жерара, лежал труп доктора Мейера. Рядом остывали два отстрелявшихся автомата АК-2у. Крови было много. На ступеньках лестницы на второй этаж головой вниз лежала Аннет Маркофф. Во лбу у нее была дырка. На диване под картиной «Свобода на баррикадах» – сидел вооруженный араб в арафатке.

– Freedom to Palestine! – сказал ему Жеглов, по-ротфронтовски подняв кулак.

– Хрен им в сраку, а не Палестину, – появившись со стороны профессорского кабинета, сказал на чистом русском горбоносый человек с чувственным ртом. В руках у него был АКМ с двумя рожками, скрепленными синей изолентой.

– Это вам хрен в сраку, – незлобиво ответил палестинец, по-видимому, учившийся в Лумумбарии и женатый, судя по выговору, на украинке. – Сбросим годков через сто в море, факт. Поплаваете еще говном.

– Кончай базар! – плотный детина, скрипя паркетом, выдвинулся из коридора напротив. До синевы выбритая голова и полное отсутствие бровей делали его похожим на Фантомаса.