– А второй факт, который я не открыл судье? – спросил Люка, попытавшись вспомнить, как выглядел труп, им обнаруженный.

– А второй факт, вернее, вещественные доказательства, о которых вы не по своей воле умолчали – это окровавленные волоски, которые мы с вами обнаружили в чулане мадмуазель Жалле-Беллем. Их экспертиза, несомненно, показала бы, что черный волосок возрос на голове последней, а белокурый – на оной Люсьен, дочери мадам Пелльтан.

– Но почему смолчал профессор? Почему он не сказал, что на голове Делу не было гематом?

– Видимо, он просто хотел спровадить судью Данцигера и этого, как его…

– Следователя Лурье.

– Да, спровадить судью Данцигера и следователя Лурье.

– А как вы думаете, что на самом деле случилось в номере Генриетты в тот вечер?

– Не люблю высказанных предположений, ведь мысль изреченная есть ложь, не так ли, Люка? – улыбнулся Мегре.

– Вы улыбаетесь, вам смешно… А я думаю, что история эта плохо кончится… – смущенно проговорил бывший дипломат, карьера которого плохо кончилась. – Может быть, забудем о ней и просто сыграем в шахматы? Ведь мы уже два дня как не играли?..

– Мне очень хочется сыграть с вами шахматы, тем более, счет в вашу пользу. Но скажите, Люка, скажите откровенно, вам хочется жить в мире, в котором множатся нераскрытые преступления? Вам хочется жить в санатории, в котором, прогуливаясь по парку, можно под георгинами обнаружить обезображенный труп?

– Нет, не хочется. Мне хочется просто жить. А я чувствую, что ценою правды будет моя жизнь, наши жизни.

– Наши жизни… Не хотел вам говорить, но теперь скажу. Вы знаете, я умею слушать и понимать услышанное, даже если услышал несколько слов или полслова. Потому я многое узнал, узнал, никого не расспрашивая… – комиссар замолк. Он не знал наверняка, стоит ли ему откровенничать.

– Что вы узнали?! – вспыхнули глаза Люки детским любопытством. «Ребенок, совсем ребенок» – подумал Мегре и решил говорить:

– Многое. Например, что в Эльсиноре люди погибают чаще, чем в Чикаго.

– Чаще чем в Чикаго?! Звучит неправдоподобно…

– Неправдоподобно? А если я вам, Люка, скажу, что в Большом Чикаго насчитывается десять миллионов жителей, и в год там от насилия погибают тысячи жителей. В Эльсиноре же на сто пятьдесят обитателей, по моим подсчетам, в год погибает как минимум одна целая две десятых человека…

– Если бы в Чикаго было бы такое же соотношение, то там погибало бы, – стал считать в уме Люка, – то там погибало бы… Там погибали бы более восьмидесяти тысяч человек в год!

– И мы с вами можем спасти этих людей, мой друг. Это наш долг.

– Долг, долг, – вернулся Люка на землю Эльсинора из усеянного трупами Чикаго. – Мне тоже говорили, что быть рядом с Беделем Бокассой, цивилизовать его каждый день, каждый час – мой человеческий долг, долг перед Великой Францией. И что? Я цивилизовал его каждый день, каждый час, Бокасса каждый день, каждый час издевался над моими потугами, идиотскими для него. И, более того, хотел меня цивилизовать по-своему, хотел привить вкус к человеческой плоти, дающей человеку невероятную силу, которую ни телятина, ни баранина дать не могут. А чем все кончилось? Беделя съели черви, людей в Империи едят по-прежнему, мое место занимает претенциозный молодой советник, который цивилизует дикарей, как и я, и которого, скорее всего, съедят. Нет, не людоеды, но микроскопические паразиты, которыми там насыщены и земля, и вода, и воздух…

– Все это верно, дружище Люка.