Одним прыжком убийца вылетел за порог, вломился в заросли жимолости. Ничего старческого уже не было в этом человеке: он несся широкими, сильными прыжками, словно вырвавшийся из клетки зверь. За его спиной вспыхивали тревожные, злые возгласы: стража сбегалась на вопли служанки.

Стражники не стали ахать и охать, обнаружив в беседке тело Мудрейшей. Моментально стряхнули они благодушную одурь, навеянную последним теплом уходящего солнышка, и с яростным азартом ринулись в погоню. Мирный парк со сквозной осенней листвой, мраморными статуями и бродящими у фонтана ручными павлинами превратился в дебри, где скрывается чудовище. Стражники двигались цепью и, перекликаясь, теснили убийцу в северную часть парка – туда, где за раскидистыми липами, за кустами жасмина круто уходил к реке каменистый обрыв. Чтобы уберечь игравших в парке детей, над кручей была воздвигнута высокая и частая ограда.

В грозно‑веселые голоса погони вплелся пронзительный вопль, перешедший в предсмертный хрип: один из преследователей настиг убийцу. Подбежавшие к месту схватки стражники обнаружили своего товарища лежащим на окровавленной траве. Лицо было исковеркано мучительной застывшей гримасой, на губах лопались кровавые пузырьки.

Стражники переглянулись – зверь на ходу огрызался! – и продолжили погоню молча, ожесточенно. Среди деревьев уже видны были кованые прутья ограды. Десятник властно крикнул:

– Не убивать! Чтоб для допроса живой был, для пытки!

Кусты распахнулись, расступились, словно спеша убраться с пути разгоряченных преследователей. Мечи в руках будто сами тянули хозяев вперед, арбалеты стальными жалами выцеливали врага. Лишь своевременный окрик десятника помещал стражникам навалиться без всякой пощады на высокого седого человека, прижавшегося спиной к решетке.

Стража оцепила добычу широким полукольцом. Десятник хотел было приказать убийце идти за ними во дворец… но встретился с немигающим твердым взглядом – и почему‑то не смог вымолвить ни слова. Глупо, нелепо – но опытный вояка вдруг почувствовал себя зеленым новичком, который сейчас получит выволочку от командира.

Убийца обвел стражников тем же ледяным взором – и мечи неожиданно показались им тяжелыми. С таким взглядом не сдаются в плен. Так надсмотрщик в рудниках смотрит на провинившихся рабов.

Среди стражи не было трусов – кто доверил бы трусу охрану дворца? И сейчас они не испугались, но опешили под этим беспощадно‑пустым взглядом. В первый миг им показалось, что они узнали раба, который много лет прислуживал Мудрейшей. Но сразу поняли, что ошиблись: никогда у старого невольника не было такой твердой осанки, такого немигающего взора, такого… такого… о Безымянные! Черты лица убийцы менялись на глазах, словно оплывали, принимая другие очертания! Всплыли выше брови, заострился нос, ввалились щеки…

Изменялось не только лицо. Тело заколыхалось, вытянулось, стало уже, плечи нелепо придвинулись друг к другу, словно фигура сложилась пополам… и потрясенные стражники поняли, что жуткий пришелец, не сводя с них глаз, протискивается, просачивается меж прутьев решетки. Но это же невозможно! Там и ребенок не пролез бы!

У кого‑то из арбалетчиков сдали нервы. Сверкнула стрела, вонзилась в шею существа, в котором не признать уже было человека. Тварь не дрогнула, мягко скользя сквозь близко стоящие толстые прутья. Никто из стражников не посмел сделать к решетке даже шага. Существо было уже на той стороне, за оградой, над обрывом. Тело, нелепо вытянутое, расправлялось, принимая человеческие очертания. Рука с оплывшей, искалеченной кистью поднялась к шее, резко вырвала застрявшую стрелу. На миг открылась жуткая рана, но сразу исчезла, затянулась, а брызги крови на одежде тут же побурели и высохли.

Десятник пришел в себя первым. Человек, колдун или чародейская тварь, но убийца должен быть схвачен!

– Стой! – крикнул он чужим голосом.