— Не твое дело, — огрызалась мать, думая, что все-таки чрезмерные траты на Хабиба, может быть, не совсем обоснованны.

Но уже к ночи, оставив детей с теткой, она неслась через полгорода к своему возлюбленному, как снежный заряд врывалась в съемную квартиру с люксовой обстановкой — и падала в объятия своему любовнику страстной ланью.

А потом ночь любви. Ночь, в которой, казалось, были сосредоточены тысяча ласковых рук, вулканный жар полнокровных губ, беззастенчиво вторгавшихся в ее самое интимное, она кричала, царапая острыми ногтями турецкую кожу, натянутую на спину Хабиба, взвивались каштановые волосы, падая на небритое лицо любовника, и опять она кричала — сладко и мучительно. Ее мощные бедра мелко тряслись, живот конвульсировал… А потом они пили чай из дорогих пиалушек с золотой каемочкой.

За это можно все отдать!

После таких отлучек мать, бывало, сидела дома на кухне, глядела куда-то в пространство и объясняла детям свою философию:

— Дети — не самое главное в жизни! Вы должны это запомнить, дети! Кто самый главный, как вы думаете?..

— Хабиб, — отвечал Птичик.

— Хабиб, — соглашалась Верка.

— Фу, какие глупые!.. Самый главный — сам человек. Человек прежде всего должен позаботиться о себе. А когда он хорошо о себе позаботился, то и о своих детях он хорошо позаботится! Как считаете? Правильно?

— Правильно, мамочка! — радовалась Верка материнскому откровению.

Птичик насупленно молчал.

— А ты что ж не отвечаешь?

— Я лучше помолчу.

— Уж лучше сказать, я так думаю. Мне интересны твои мысли!

— Не стоит!

— Нет уж, скажи! — не унималась мать, радуясь своему хорошему настроению, своей мудрости и своему удовлетворенному телу.

— Давай, Фирка! — торопила Верка. — Не тяни!

Птичик грустно вздохнул и ответил матери:

— Дура ты!.. Папа всегда говорил, что мы — это главное в его жизни. Что в свою очередь наши дети должны быть главными в нашей с Веркой жизни!

Матери не хотелось разрушать свое умиротворенное состояние. Да и сил у нее после Хабиба на физическое воздействие не осталось.

— Мудаком был твой отец! Истинным мудаком!

Так истошно и страшно Птичик никогда не кричал. Он дикой собачонкой бросился на мать и стал колотить ее что было сил. Он царапался и кусался, бил лбом в материнский живот, взвывая:

— Ненавижу! Ненавижу!!!

А Верка вдруг сделалась совсем маленькой. Против обычного, она не ринулась защищать мать, а сидела на детском стульчике и плакала.

— Папа не дурак! — говорила негромко. — Папа умер!

Все же матери пришлось отыскать в себе силы, и за испорченный вечер, за смывание памяти о любовной истоме, за звериную агрессию Птичик был выпорот самым нещадным образом.

Он выл возле зеркала платяного шкафа, осматривая свою худосочную задницу, синеющую на глазах:

— Как я теперь на физкультуру пойду-у!

Мать осматривала свои потери и приобретения в ванной и отвечала:

— Два ногтя сломаны! — Она потрогала место под глазом, в которое Птичик угодил лбом. — Фингал будет! — прокричала. — Каково это женщине с синяком под глазом! Что мне на работе скажут?

— Ты не работаешь! — подвывал Птичик. Боль постепенно отпускала, и он ощущал скорый приход маленького наслаждения.

— Я веду факультативные занятия по танцам! — спорила мать.

— Папа говорил, что работа — это то, за что получаешь деньги, на которые можно содержать семью!

— Это мужская работа! Женщине не обязательно зарабатывать! А папа твой…

Она вновь захотела назвать Нестора мудаком, но вовремя осеклась, не желая второго раунда драки с сыном.