Марше, хоть и не склонной к словесной игре в той же мере, что Нед и Рассказчик, достанет тем не менее остроумия, чтобы посетовать:

— Такое обилие «Ф» делает офигительно ясным, что на уме у моего флюгера-fiancé.

Как и можно было предвидеть, Рассказчик в самом скором времени принимается растолковывать — себе, Марше и при первой же возможности Неду, — что, хоть он и считает сексуальную верность, и не только в браке, но в любых серьезных любовных отношениях, в принципе, необходимой, его не может не тревожить — и как мужчину, и как начинающего писателя — отсутствие у него настоящего сексуального опыта, приобретенного не с одной лишь женщиной, на которой он намерен жениться, чтобы затем оставаться ей верным. Нет, он не ловелас и отнюдь не стремится стать таковым; не распутник наподобие Генри Миллера; он даже не из тех, кто, подобно Папе Хему и Приятелю Неду, жаждет пасть в Объятия Жизни (и множества женщин). Но если его Одна-Единственная так и останется навсегда Единственной Женщиной его жизни, он будет походить на…

— На Фолкнера, который пытается придумать Йокнапатофу, ни разу не высунув носа за ее пределы, — подсказывает Нед, — или на Твена, сочиняющего истории Тома и Гека, не покидая штата Миссури. Или на Вашего Покорного Неда Проспера, пишущего Великий Роман о Бриджтауне, Стратфорде, Временах Года и Перезрелых Размышлениях, не омочив свой конец ни в Мексиканском заливе, ни где-либо еще. Нам необходимо разжиться Кругозором с прописной «К», друг мой!

Наши девушки болтают о чем-то своем, прогуливаясь по пляжу Нейплса, — мы только-только приехали в этот курортный городок, бросили «олдс» у ставшего символом городка рыбацкого причала и теперь ищем на берегу место, где можно разбить палатки или хотя бы переночевать в спальниках, — Рассказчик же соглашается с правотой своего товарища, отмечая, однако, что и представить себе не может Маршу согласившейся на такое, и спрашивая: «А что это за история с перезрелыми мыслями и временами года?» — до сей поры Нед, если и рассказывал о романе, над которым он трудится, о них ни разу не упоминал.

Друг, улыбнувшись, отвечает:

— Об этом говорить еще не время, я пока только прикидываю как и что. Вот на другую нашу тему я уже переговорил с Доброжелательной Джинни, которая невесть почему считает тебя секс-символом. И сейчас она обсуждает таковую с твоей все еще одной-единственной, которая может оказаться цыпочкой куда более современной, чем мы полагали. Подождем — увидим.

Разве не следовало Рассказчику, изрядно удивившемуся, но и весьма любознательному, вспыхнуть, услышав это, от гнева? Вне всяких сомнений. Однако к тому времени каждый из нас успел отметить приезд в нео-Неаполь несколькими порциями спиртного и раздеться под почти уже летним солнышком южной Флориды до трусов и купальников; выпивая же, мы переключились с привычного пива на более уместный в тропиках темный ром с кока-колой. Более того, вчера вечером, на недалеком отсюда Санибел-Айленде, Нед и Джинни склонили своих каникулярных спутников к приобретению сигарет с настоящей марихуаной, о которой в начале 1950-х люди вроде нас уже прослышали, но продолжали ассоциировать ее с джазовыми музыкантами и уличной шпаной, понимая, впрочем, что популярность травки будет возрастать. Идея состояла в том, чтобы приберечь приобретенный нами запас до Кей-Уэста, предположительной поворотной точки нашей экспедиции, но — «Qué será será», как еще предстояло Дорис Дэй спеть четыре года спустя.