Но дел было не так уж много. Я съездила в Подмосковье к еще одной мастерице, но ее куклы оказались слишком топорными и не подошли мне. Все остальное была рутина вроде монотонного внесения в компьютер нового товара. Я даже стала подумывать о том, чтобы всерьез написать роман, хотя идея соединить под одной обложкой несколько диет, введенных в художественное повествование, казалась мне довольно глупой и натянутой.

И тут позвонил Володя.

— Студийная съемка? — спросила я.

— Пока нет. Слушай, тут такое дело. Нам заказали рекламный фильм.

— Ты разве занимаешься рекламой? — удивилась я.

— Теперь занимаюсь. Ты права, Катя, не царское это дело. Но бабки хорошие, а у нас, извини, сейчас некоторый простой.

— Ну хорошо, а я при чем? — поинтересовалась я, надеясь услышать, что теперь он делится со мной всеми заботами и не мог не рассказать о новом заказе. Но Брянский озабоченно сказал:

— Ты мне там нужна как ведущая. Во всяком случае, я так вижу.

— Володь, когда ты меня оставишь в покое, чтоб я могла заниматься своими делами?!

Не стоило мне так говорить, но я обиделась. А продюсер Брянский спокойно ответил:

— Закончим новый проект, и я оставлю тебя в покое. С рекламой, я так понимаю, ты мне помочь не можешь. Эй, Катя! Ты где?.. Не молчи! Алло! Ну, что такое… Ты на работе? Я сейчас приеду.

Давно бы догадался, дурак.

Мы встретились в «Кофемании» на Никитской, пили капуччино, ели пирожные и вообще предавались разврату. Володька с момента своего чудесного превращения в заморской клинике все больше худел, все лучше выглядел и становился все самоувереннее. Впервые я заметила, что на него засматриваются девушки, начиная с официанток и кончая томными консерваторскими барышнями с соседних столиков.

— А мужиков, которые на тебя засматриваются, не замечаешь? — засмеялся Брянский.

— Не замечаю, — совершенно искренне ответила я.

— Еще бы, ты привыкла.

Еще бы, я привыкла. Только не надо думать, что я этим горжусь. Удачная внешность может спасти от лишнего штрафа за разворот в неположенном месте, но от других проблем — вряд ли. Скорее, наоборот.

Но Володя уже и про мужиков забыл, и про девушек. Он рассказывал идею своего проекта. Она наконец оформилась после нашей поездки в Абхазию.

Вещи, которые люди делают своими руками, отличаются от фабричных, конвейерных и так далее. Почему? Потому что человек в них вкладывает свою совесть. Ты думала, душу? Ну, это штамп. Кто-то действительно вкладывает душу, а кто-то нет. Но когда человек мастерит стол, или топор, или расписную ложку, он думает о том, к кому этот предмет попадет. И старается, чтобы этот человек вспомнил мастера не с досадой, а наоборот, с благодарностью. Иначе мастеру будет стыдно. Так было в старые времена, когда вещи не уходили дальше своей или соседней деревни. И не мог столяр изготовить плохой стол, иначе бы ему было совестно смотреть в глаза тем односельчанам, которые за этим столом сидели.

Не знаю, откуда он взял эту пастораль про столяра, который мастерил столы для своих же односельчан. Но, в общем, получалось красиво.

— И было известно, — продолжал Володька, что-то рисуя на столе крошками от пирожного, — что кто-то делает вещи добрые, приносящие удачу, а кто-то — злые или никакие. Вот об этом мы и снимаем фильм, вернее, серию фильмов. Есть вещь — есть человек, который ее делает, — есть жизнь, которой этот человек живет. Эти три плана мы и показываем в каждом фильме. Такая идея. Ну как?

— Хорошо, — сказала я.