Так они и сидели рядом в полном молчании, только едва слышно работал кондиционер.

Прежний Конлан сейчас бы наклонился к ней и поцеловал, сказал бы, что любит ее, и эти ласковые слова придали бы ей сил. Однако он давно перестал утешать ее, все это кануло в прошлое. Любовь, которая когда-то соединяла их, казалась сейчас очень далекой, такой же поблекшей и безвозвратно утраченной, как детство.

— Можно взять и уехать обратно. Потом скажешь, что сломалась машина, — предложил он, пытаясь вести себя так, будто и не было тех страшных месяцев, будто между ними сохраняются прежние отношения, будто он, как и раньше, способен шуткой вызвать улыбку на ее губах.

Энджи отвела взгляд.

— Ты издеваешься? Они все считают, что мы заплатили за эту машину огромные деньги, поэтому они не поверят, что она сломалась. Кроме того, мама уже знает, что мы здесь. Хоть она и общается с мертвыми, но слух у нее как у летучей мыши.

— Ей сейчас не до того — она на кухне готовит тысячу пирожных для двадцати человек. Да и твои сестры трещат, не умолкая, с того момента, как переступили порог. Так что в этой суете никто не заметит, что мы сбежали. — Конлан улыбнулся, и к ним на мгновение словно вернулись те времена, когда их соединяла любовь, когда их не окружали призраки прошлого. Однако Энджи отлично понимала, что все это — лишь мираж, что они навсегда лишились того, что имели.

— Ливви наготовила три кастрюли, — проговорила она. — А Мира, наверное, связала крючком новую скатерть и сшила в подарок фартуки.

— На прошлой неделе у тебя было два совещания по рекламе и одна съемка рекламного ролика. Сомневаюсь, что у тебя осталось время что-нибудь приготовить.

Бедный Конлан! За четырнадцать лет брака он так и не понял, что движущая сила семейства Десариа заключена в готовке. Приготовление еды было не просто работой или хобби, а превратилось в своего рода валюту. Только вот у Энджи этой валюты не было. Отцу, которого она боготворила, даже нравилось, что она не умеет готовить. Он считал это признаком ее успешности. Иммигрант, приехавший в страну с четырьмя долларами в кармане и зарабатывавший тем, что кормил другие иммигрантские семьи, он гордился тем, что его младшая дочь делает карьеру своими мозгами, а не руками.

— Пошли, — сказала Энджи, убирая подальше воспоминания об отце.

Она вышла из машины и открыла багажник. Внутри стояли картонные коробки: одна — с дорогущим шоколадным тортом, сделанным на заказ фирмой «Тихоокеанские десерты», и другая — с умопомрачительным лимонным пирогом. Вынимая гостинцы, она представляла, кто и как прокомментирует ее неумение готовить. Ведь ей, младшей дочери — «принцессе», — разрешалось рисовать красками, или болтать по телефону, или смотреть телевизор, ее же сестрам приходилось вкалывать на кухне, и ей никогда не давали забыть, что папа донельзя избаловал ее. Повзрослев, сестры стали работать в семейном ресторане и нередко с ехидцей говорили ей, что вот это — настоящая работа и с их достижениями не сравнится никакая карьера в рекламном бизнесе.

— Пошли, — сказал Конлан, беря ее за руку.

Они прошли по мощеной дорожке мимо фонтана с изображением Богородицы и поднялись на крыльцо. У двери стояла статуя Христа с приветственно раскинутыми руками. Кто-то повесил зонтик ему на запястье.

Конлан постучал, но потом сам открыл дверь.

Дом был наполнен шумом: громкими голосами, топотом детских ног, стуком льда, насыпаемого в ведерко, смехом. В холле повсюду были брошены горы курток и пальто, на полу была разбросана уличная обувь и пустые коробки из-под еды.

Дети заняли под игры общую комнату. Младшие играли в «Конфетную страну», те, кто постарше, — в дурака. Джейсон, старший племянник Энджи, и ее племянница Сара играли в какую-то компьютерную игру.