Свою настоящую мысль с полной ясностью Столыпин высказал только позднее, уже перед 3-й Государственной думой. Так как я не имею надежды свои «воспоминания» довести до этого времени, но не хочу, чтобы этот эпизод, который мне памятен, был совершенно забыт, я, забегая вперед, позволю себе вкратце его рассказать.

Переворот 3 июня своей цели достиг. Большинство первых двух Дум на новых выборах было разгромлено. «Оппозиции» в 3-й Думе было не больше 90 человек, считая в том числе и 54 кадета. Центром и самой многочисленной фракцией в Думе стали октябристы (154). Появились и разнообразные «правые», около 140 депутатов. Столыпин сначала оставался чем был: сторонником Манифеста и либеральных реформ, им неоднократно объявленных. Опорой его политики в Думе должны были быть теперь октябристы. Своего предпочтения к ним перед правыми он не скрывал. Это обнаружилось в недостаточно отмеченном эпизоде. При первоначальных совещаниях о будущем председателе Думы естественно считалось, что им должен быть октябрист. Фракция их наметила Н.А. Хомякова. Но Хомяков – не боевая натура, чуждавшийся политических дрязг и человек исключительной щепетильности – на эту голгофу идти не хотел и отказался. Тогда справа была выдвинута кандидатура А.А. Бобринского, крайнего правого. За отказом Хомякова она имела все шансы. Но Столыпин, услышав про это, вмешался; он сам приехал к Хомякову, просидел у него целый вечер, убеждал его идти в председатели и соблазнял перспективой дружных работ по проведению Манифеста. Хомяков уступил. Кандидатура гр. Бобринского этим отпала, и Хомяков был выбран почти единогласно. Это было хорошим началом. Из «Красного архива» мы теперь узнаем, что Столыпин стал тогда же хлопотать о приеме Думы у Государя, но 9 ноября, письмом к Столыпину, Государь нашел это пока «преждевременным». Дума-де себя еще не показала. Столыпину пришлось подчиниться, но он воспользовался случаем, чтобы заверить Государя, что «члены Думы преисполнены лучших намерений» и «сами по себе заслуживают милостивого внимания Государя».

Но надежды Столыпина на быстрое сближение Государя с представительством не оправдались. 13 ноября началось обсуждение адреса Государю с благодарностью ему за дарованный 17 октября государственный строй. Как выразился Гучков, этот «долг благодарности» перед Государем до сих пор еще лежал на народе. Но в Думе не было единогласия не только в оценке, но и в понимании этого строя. Чтобы видимость единогласия сохранить, думская комиссия по адресу предложила не «произносить» слов ни «Самодержавие», ни «конституция»; каждый мог по-своему понимать его сущность. Это было единственным способом сохранить в Думе «единодушие». Но не все им дорожили. Единогласие тотчас было нарушено внесенными с разных сторон «поправками» к адресу. Кадеты требовали «произнесения» слова «конституция», а правые предложили, хотя бы в обращении к Государю, по «протоколу» включить титул «Самодержавный». Против последнего предложения было бы трудно возразить, если бы речь шла только о «титуле», установленном «Основными законами». Но претензии правых уже возросли, и им было нужно не это. Они стали доказывать, что после 17 октября и издания Основных законов власть русского самодержца осталась, как была, «неограниченною», что Основные законы самого Государя не связывают, что поэтому акт 3 июня не «переворот», а «нормальное» волеизъявление Самодержца; они отрицали, чтобы у нас был какой-то новый строй, возражали даже против термина «представительный». При таком их толковании употребление в адресе слова «Самодержавие» могло ввести в соблазн, и октябристы, после долгих споров в среде своей фракции, решили голосовать против него.