В этой неудаче Столыпин может быть сам не повинен. Вина лежит на Государе и ближайшем его окружении. Чтобы им противодействовать, нужно было иметь опору в тех, кто, как и Столыпин, хотели либеральной реформы всего нашего строя. Соглашение с ними было поэтому самой насущной задачей. Оно могло бы указать тот средний путь, который мог пролегать между старым «порядком», т. е. сословным Самодержавием, и еще загадочной «революцией». Привлечение к управлению «либеральной общественности» было поэтому давнишней заботой всех тех представителей власти, которые сочувствовали либеральным реформам. Таковы были те министры Александра II, во главе с Лорис-Меликовым, которых удалил с политической сцены Манифест 29 апреля 1881 года, написанный Победоносцевым для нового Самодержца. В 1905 г., с возвещением конституции, естественно возвращались к той же традиции. С этой целью уже 18 октября 1905 года Витте пригласил для переговоров с собою Бюро земских съездов. Но общественность, в лице этого Бюро, не захотела тогда примирения с властью; как полагалось в войне, она требовала «капитуляции без всяких условий». Соглашение не состоялось. Следующие закулисные попытки были сделаны уже при Думе; они были сорваны более всего непримиримостью кадетов, которые требовали парламентарного кадетского министерства. Государь, под влиянием Столыпина, на это не шел, и Дума была распущена. Третью и последнюю попытку привлечь общественность к управлению сделал уже сам Столыпин немедленно после роспуска Думы. Она тоже не удалась и уже не повторялась до 1917 года. О ней в следующей главе.

Глава IV

Отношения Столыпина с либеральной общественностью

Эта последняя попытка сближения была особенно показательна. Со стороны власти переговоры вел Столыпин в апогее своего влияния и добрых намерений; он обратился (не как Витте в 1905 году) не к Бюро земских съездов, упоенному успехом «освободительной» тактики, а к тем людям либерального прошлого, которые казались свободны от революционных иллюзий, как будто сознали бесплодность кадетских «непримиримых» путей и опасность от союзников слева. Поэтому с ними власть, по-видимому, могла сговориться. Но и эта попытка кончилась неудачей. Интересно взвесить, на ком лежит за это больше ответственности.

Как только стало ясно, что роспуск Думы не вызвал той бурной реакции, которой все время грозили, Столыпин тотчас предпринял шаги для привлечения к сотрудничеству представителей общества. Он тогда разговаривал со многими, начиная с Шипова и кончая Гучковым. С наибольшей полнотой мы знаем о его переговорах с Шиповым и кн. Львовым; о них подробно и, как всегда, правдиво рассказал сам Шипов. По ним можно догадываться о ходе других разговоров.

Самое начало их было характерно. Уже 12 июля Шипов был, по поручению Столыпина, вызван своими друзьями из Москвы в Петербург; но, узнав, зачем его вызвали, отказался поехать; он не простил Столыпину роспуска Думы. Этот отказ Столыпина не обескуражил; он прибегнул к хитрости. 15 июля, т. е. всего через неделю после роспуска Думы, он официально по службе пригласил его с кн. Львовым якобы для переговоров о продовольственной помощи населению при содействии шиповского детища «Общеземской организации». Шипов догадался, что это только предлог: но уклоняться было нельзя, и он приехал к нему с кн. Львовым. Столыпин перешел прямо к делу. Шипов так передает их разговор:

«Как только мы вошли в кабинет, П.А. Столыпин обратился ко мне со словами: «Вот, Д.Н., роспуск Думы состоялся; как теперь относитесь вы к этому факту?» Я ответил, что П. А-чу известно мое отношение к этому факту и что я остаюсь при своем убеждении. Такое начало не могло не отразиться неблагоприятно на настроении вопрошавшего и на предстоящих переговорах. После моей реплики П.А. Столыпин сказал: «Я обращаюсь к вам обоим с просьбой войти в состав образуемого мной кабинета и оказать ваше содействие осуществлению конституционных начал, возвещенных Манифестом 17 октября».